Очарованная православием — Мнимая беременность Александры
Очарованная православием
Описывая атмосферу, преобладавшую в Петербурге к моменту прибытия туда моего отца, я приводила выдержку из воспоминаний, касающуюся духовной ее части.
Напомню, речь там шла о том, что при дворе были приняты люди, по мнению Николая и, главным образом, Александры, способные разрешить их тягостные вопросы.
Царица была по-настоящему религиозной. Можно себе только представить, какими усилиями далась ей перемена веры. А это было обязательное условие брака с православным монархом. Рассказывают, что это обстоятельство, легко преодолимое для многих других, и, кстати, для Марии Федоровны в свое время, чуть было не расстроило свадьбу.
Есть интересное свидетельство о том, как совсем юной принцесса Алике Гессенская в 1884 году гостила у своей старшей сестры, уже ставшей великой княгиней Елизаветой Федоровной. Тогда-то она впервые увидела, и даже правильнее — сумела прочувствовать русскую церковную службу, не понимая ее значения и направления. После сдержанного до холодности протестантского богослужения пышность и величавость православного обряда производит на тонкую душевную организацию Алике чарующее впечатление.
В те же дни она стала свидетельницей каких-то придворных церемоний. При всей схожести русской дворцовой жизни с европейской, в первой все же оставалось очень много от времени московских царей, когда власть мирская и власть церковная, переплетаясь и взаимно друг друга пополняя, составляли единое целое.
Так первое, детское еще впечатление, положенное под спуд времени, все-таки выплеснется и полностью захватит натуру Алике. Это же увлечение сыграет с ней злую шутку, позволит воспринимать Александру Федоровну не в истинном свете и даже поставит ее искренность под сомнение.
Обязательства по перемене веры стали для Алике борьбой страстей. И одна из них победила. Алике, став православной царицей Александрой Федоровной, с рвением обращенной окунулась в новый для нее мир.
Гурко пишет: «Александра Федоровна, перейдя в православие, отнюдь не проявила к нему того довольно равнодушного отношения, которым отличалась с семидесятых годов прошлого века русская культурная общественность. Она, наоборот, пропитала православием все свое существо, притом православием приблизительно шестнадцатого века. Обрела она глубокую веру не только во все догматы православия, но и во всю его обрядовую сторону. В частности, прониклась она глубокой верой в почитаемых православной церковью святых. Она усердно ставит свечи перед их изображениями и, наконец, и это самое главное, — проникается верой в «божьих людей» — отшельников, схимников, юродивых и прорицателей. Войти в сношение с людьми этого типа государыня стремится с первых лет своей жизни в России, и находятся лица, которые поставляют ей таковых в таком количестве, что царский дворец приобретает в этом отношении характер старосветских домов замоскворецкого купечества. С заднего крыльца, разумеется, по чьей-либо рекомендации, проникают такие лица во внутренние покои дворца, где императрица с ними иногда подолгу беседует, а гофмаршальская часть обязывается их радушно угощать.
Царица по этому поводу даже говорила, что ей известны высказываемые по ее адресу упреки за то, что она охотно видится и беседует со странниками и различными божьими людьми. «Но моему уму и сердцу, — прибавляла она, — подобные люди говорят гораздо больше, нежели приезжающие ко мне в дорогих шелковых рясах архипастыри церкви. Так, когда я вижу входящего ко мне митрополита, шуршащего своей шелковой рясой, я себя спрашиваю: какая же разница между ним и великосветскими нарядными дамами?» Одновременно она углубляется в чтение творений отцов церкви. Творения эти были ее настольными книгами до такой степени, что рядом с кушеткой, на которой она проводила большую часть времени, стояла этажерка, заключавшая множество книг религиозного содержания, причем книги эти в большинстве были не только русские, но и написанные на славянском языке, который государыня научилась вполне свободно понимать. Любимым ее занятием, наподобие русских цариц допетровского периода, стало вышивание воздухов и других принадлежностей церковного обихода. На почве духа православной веры зародилась у нее, а затем утвердилась в сознании мысль о том, что соль земли русской — ее простой народ, а высшие классы разъедены безверием и отличаются развращенностью. Для укрепления в ней этого взгляда сыграло огромную, решающую роль другое обстоятельство, наложившее на ее отношение к различным слоям русского народа весьма определенный оттенок, с годами все ярче выступавший. Я имею в виду те условия, в которых она очутилась по прибытии в Россию, почти совпавшем с ее вступлением в роль царствующей императрицы, а именно тот прием, который она встретила как со стороны некоторых членов императорской фамилии, так и многих видных членов петербургского общества. Каждое ее слово, каждый жест, все, вплоть до покроя платья, которое она надевала, — подвергалось жестокой критике, и находились услужливые люди, которые доводили это до ее сведения. Утверждали даже, что великая княгиня Мария Павловна-старшая ей однажды прямо сказала: «La societe vous deteste» (то есть — общество вас ненавидит), — что было, конечно, преувеличением. Неприязнь к молодой государыне исходила со стороны лиц, составлявших двор вдовствующей императрицы. Эти лица не хотели примириться с тем, что появился новый двор, ставший выше их, и прилагали все усилия, чтобы сохранить среди петербургского общества первенствующее, хотя бы по симпатиям, положение. Естественно, что понемногу, далеко не сразу, у Александры Федоровны тоже народились недобрые чувства к петербургскому обществу, и в этом кроется одна из причин, если не главная, того, что она обернулась к русским народным массам и в них искала сочувствия, которого петербургская знать ей не выказывала».
