Рабочие возвращались со стройки и что-то говорили дяде Гене, смеясь и прицокивая языком. Он отшучивался и знакомил их с нами. Впечатление волшебного представления усиливали непонятный язык и удивительные имена. Угостив нас, дядя Гена говорил, что ему нужно идти на стройку, «сварить арматуру». Это не имело отношения к обеду, просто он, оказывается, был еще и сварщиком.
За лето строители отремонтировали сельскую баню и облицевали котельную белым кирпичом. На ее фасаде красным кирпичом они выложили название своего отряда – «Арго». Словно корпус корабля, баня заблестела свежей краской и новыми окнами, а пристроенная к ней белая котельная с дымящейся трубой была рубкой. Пусть пароход, а не парусник, но и после, читая об аргонавтах, я всегда поначалу вспоминал грозненский стройотряд. Ясоном я определил дядю Гену, потому что он был высокий, добрый, щедрый и, лукаво улыбаясь, добывал свое золотое руно.
Несколько раз строители играли с нашими мужиками в футбол – с переменным успехом, но очень азартно. Игроки кричали, болельщики свистели, вскакивали со скамеек, спорили с судьей. Но до драки дело не доходило, впрочем, как и на сельских танцах. Наша Шура говорила, что с девушками они вежливы, ботинки у них всегда начищены, и водку они не пьют, а отец добавил, что строители, как настоящие аргонавты, стоят друг за друга.
Потом они уехали. Казалось, насовсем. Жаль, ведь с ними в поселке было веселее и интереснее. И все же повар дядя Гена, единственный из них, кто говорил без акцента, через год вернулся, взял в жены нашу Шуру и увез ее с собой в далекий и удивительный Грозный город.
Когда мне исполнилось десять лет, мы всей семьей поехали в гости к дяде Гене, тете Шуре и их только что родившемуся сыну. Мама сказала нам с братом, что город Грозный – столица Чечено-Ингушетии и живут там чечены и ингуши.
– Кто-кто? – спросил я, а мама объяснила, мол, мы – русские, а там живут чечены и ингуши.
– А дядя Гена?
– Он русский.
– А почему он там живет?
– Он там родился и вырос.
– А его мама и папа?
– Они живут вместе с ним.
– Значит, они там все вместе живут? Чечены, ингуши, тетя Шура, дядя Гена, его папа и мама и даже маленький сыночек? – перечислил мой младший брат.
На этом мамино объяснение и закончилось.
Сначала нас поразили жара и яркое белое солнце. Небесный свод вокруг него переливался и сиял, пронизанный светом. На огромном небе ни намека на облака. Все многоэтажки от солнца тоже были белыми, а частные домики прятались от него в зеленой листве садов. К металлическим воротам дядиного одноэтажного дома нельзя было прикоснуться – обожжешься. Знойный воздух дрожал над асфальтом. Ни ветерка. Пекло. Это потому, объяснила нам тетя Шура, что город лежит как бы в котле между горами. Неподвижный воздух к вечеру нагревается, почти как в печи для выпекания лаваша, вырытой в земле посреди двора. Дядя Гена смастерил для нас шляпы из газет, чтобы не напекло головы, и мы осторожно отправились на разведку, прячась от солнца в тени деревьев. Теперь нас удивили вишневые и абрикосовые деревья, растущие на улицах вместо берез и сосен. Мы хотели было залезть на абрикос, но папа дяди Гены, дед Федя, сказал, чтоб мы шли во двор и помогли ему собрать абрикосы в саду, потому что там они намного вкуснее. Но на вкус они вроде были одинаковые. Дед Федя был седой и загорелый, а на голове носил выцветшую тюбетейку. В остальном он одевался точно так же, как и мы: майка, холщовые штаны и сандалии. Только майка в черно-белую полоску, и называлась тельняшкой. Поэтому, хоть он и хотел казаться строгим, мы его не боялись. Дед приставлял к стволам деревьев лестницу, хмурил брови и командовал нам: «Свистать всех наверх! Ветки не ломать!» Мы залезали и наедались абрикосами до изнеможения, а он поливал нас из шланга прохладной водой и ворчал: «Чтобы не было солнечного удара…»
Через несколько дней мы познакомились с соседом Мишкой, который был на год старше. Он увидел, что мы опасаемся далеко отходить от своих ворот, и позвал нас «попинать мячик» на дороге. И тут же познакомил со своим другом Рамзаном. Рамзан был высокий, кареглазый и черноволосый, говорил с уже знакомым акцентом и отлично знал все окрестные дворы. Как-то вечером они с Мишкой сказали, чтобы мы попросили у мамы по пятикопеечной монете. Мама думала, что это на какую-нибудь газировку, и дала. Рамзан увел нас за два квартала и показал трамвайные пути.
– Смотрите! – сказал он, вытащил из кармана свой пятак и положил его на рельсу. – Кладите свои так же, только подальше от моего, чтоб потом не перепутать.
– Зачем?
– Сейчас узнаете!
Мы спрятались за забором, и спустя две-три минуты земля задрожала, а из-за поворота появился красный трамвай с рогами-ромбами до проводов. Впервые увидев трамвай, мы с братом восхитились. Гудя и позвякивая, он прогрохотал мимо, и мы помчались смотреть, что же стало с нашими монетами. Такого я не ожидал! Монета стала плоской, гладкой, блестящей и намного больше в размере. Да еще горячей. Герба Советского Союза совсем не стало видно, и лишь на обратной стороне еле различалась цифра пять.
– А у меня только полмонеты сплющилось, – расстроился мой брат.
– Так еще лучше! – успокоил его Рамзан. – Сейчас снова трамвай поедет, ты опять клади, она будет овальной, как блесна. Можно на этом же трамвае ехать в Черноречье, на море, и там рыбу ловить.
– У вас в городе еще и море есть? – окончательно поразился я.
Рамзан важно кивнул:
– Искусственное! Люди сами делали. Называется Грозненское водохранилище!
Гуляя как-то вместе с Мишкой и Рамзаном по дороге, мы столкнулись с несколькими мальчишками из соседнего квартала. Они появились из-за угла и направились прямо к нам. Их было много.
– Эх, мало нас! – с сожалением заметил Рамзан. – А драпать неохота. Лезьте на дерево, – приказал он нам с братом. – Вас хоть и не знают, все равно пристанут, мы все время деремся против них.
Мой брат залез на абрикосовое, Мишка за ним, а мы с Рамзаном – на большое тутовое дерево. Стоя внизу, мальчишки что-то кричали нам на своем языке, а Рамзан отвечал им, видимо, обидно и язвительно, потому что они стали кидаться в нас лежащими на земле абрикосами. Особого вреда эти мягкие желтые плоды нам не принесли, а мне со страху даже было не очень обидно. Побродив вокруг и подождав еще немного для порядка, мальчишки ушли, а мы слезли с деревьев и быстренько вернулись в свой квартал.
– Что они кричали? – спросил я у Рамзана.
– Сказали, что это ихний квартал и чтоб мы забыли сюда дорогу. Спрашивали, кто это со мной, и называли всех нас трусами.
– А что ты им ответил, почему они так разозлились?
– Сказал, что мы будем гулять, где хотим, а вы наши друзья и гости. А еще сказал – если они такие смелые, пусть попробуют залезть на наше дерево.
За эти жаркие дни и теплые вечера мы с нашими новыми друзьями облазили все соседние дворы и сады, а Мишка и Рамзан знакомили нас с другими мальчишками. С младшими и старшими братьями, с друзьями и соперниками. С ингушами, аварцами, русскими, чеченами и кумыками. Я запоминал названия национальностей больше из-за того, что в каждом дворе мальчишки увлекались чем-то своим. Два взрослых брата-аварца из нашего квартала занимались дзюдо на зеленой траве своего сада. У них были настоящие белые кимоно. Они из Махачкалы приехали, сказал Рамзан, у них там, в Дагестане, много дзюдоистов, а некоторые (он перешел на шепот) даже изучают карате. Ингуши были «вольники», то есть боролись по правилам вольной борьбы. Рамзан тоже ходил бороться, а заодно учился у Мишки боксу, потому что не успевал посещать вместе с ним боксерскую школу. Почти в каждом дворе был вкопан турник и висел самодельный боксерский мешок. Но всех объединял футбол.
