Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 142
Когда я предложил в качестве рецензента моих стихов кандидатуру главного секретаря Союза писателей Христо Радевского, кураторы только рассмеялись:
— Самомнения тебе не занимать, но по наивности ты превосходишь даже инфузорию. Твой любимый Христо Радевский был одним из главных приверженцев культа. Душеприказчиком Червенкова! Даже называл того Хозяином. И сейчас пришла его пора платить по счетам.
Мне было отлично известно, что Радевский в опале. Именно поэтому мне и хотелось уговорить его. Сейчас мне неохота рассуждать об этой черте моего характера. Я даже не знаю, как ее назвать.
Когда Георгия Караславова выдворили из Союза писателей, я поехал к нему в Драгалевцы. Когда уволили Камена Калчева, я в тот же вечер позвал его в Русский клуб… Возможно, я интуитивно чувствовал необходимость перенимать горький опыт, готовиться испить собственную горькую чашу.
Радевский казался человеком суровым, потому что старался всегда и вопреки всему быть справедливым. Но таким мог быть только один Он, про которого все знали, что Он не человек. Впрочем, подобную суетность поэту все же прощали.
На нашем семинаре Радевский появился словно раненый олень. Сказал, естественно, несколько комплиментов по поводу моих стихов и увлеченно заговорил о советской литературе…
Потом жизнь сводила нас лишь случайно. Но все же бай[36] Христо взял реванш. Спустя несколько дней после 10 ноября 1989 года он позвонил мне и сказал:
— Молодец, Левчев. Ты держишься по-мужски. Дерзай!
А я был мертв.
•
Курс молодых литературных творцов завершился банкетом, который очень походил на пир во время чумы. Алкоголя и самоуверенности нам было не занимать. Но в зале витало напряжение. Я не помню, давал ли кто слово присутствующим, но все поднимались и читали стихи или произносили вызывающие тосты. Владо Свинтила прочел нечто пафосное. Кто-то напустился на него:
— Что ты читаешь?! Такие, как ты, вешают наших в Будапеште.
Владко задрожал:
— Товарищи, но это же сонет Шекспира! Я только переводчик…
Под конец наступила полная неразбериха. Все говорили одновременно, и никто никого не слушал. Помню только, как кто-то подлил мне ракию в вино и мы залпом это выпили. Банкет закончился на мокрых улицах Софии. Из Союза писателей каждый вышел с бутылкой или хотя бы с бокалом в руке. Коста Павлов предложил мне и молодому беллетристу Эмилу Маркову переночевать в его студенческой квартире, потому что общественный транспорт уже не ходил. Квартиры, которые менял Коста, всегда были бедными, но необычными. Одна из них находилась рядом с Судебной палатой. Вторая — у Центральной тюрьмы. К счастью, нынешняя оказалась неподалеку от Софийского радио, за памятником Христо Смирненскому. Там Коста жил вместе с критиком Стояном Илиевым. По дороге к долгожданной пристани мы видели, как плывут по течению «плоты „Медузы“» — группки спасшихся после банкета. Один раз натолкнулись на мертвецки пьяного Челкаша. Он кинулся на меня, обвиняя в том, что я, мол, тайный венгерский контрреволюционер.
— А ты плесень, догматик, троглодит! — махал я кулаками у него перед носом.
Но мои верные друзья уволокли меня с поля сражения. И я погрузился в туман. Это был единственный случай, когда у меня случилась алкогольная амнезия.
Пробуждение оказалось шокирующим. Было светло. В холодной студенческой комнате Косты я лежал на полу в луже воды. Коста спал рядом, но ему все же удалось доползти до кровати и положить на нее голову. Только Эмиль добрался до постели. Как будто в комнате разорвался снаряд и наши тела разбросало в эпических позах. Я грубо растолкал друзей:
— Что вы наделали? Зачем облили меня водой?
— Потому что ты говорил, что умираешь, — сонно промычал Эмиль.
А Коста уточнил подробности:
— Ты все время повторял: «Скажите Доре, что я умираю как коммунист!»
Не знаю, не выдумал ли Коста эту историю, потому что и он лежал в той же луже, как кандидат в нашу партию, но распространил данную версию именно он, тем самым прославив меня. Атанас Славов описал произошедшее в «Тропинках под магистралями», прикинувшись, будто сам был свидетелем моего пробуждения. Я был единственным, кого этот случай по-настоящему удивил.
А сегодня мне кажется, что все так и было на самом деле. История звучит правдоподобно, потому что я знаю, какими неправдоподобными были все мы.
И все же я с ужасом думаю: неужели я стал тогда коммунистом? Неужели в этом заслуга пьяного Челкаша с его манией видеть во всех врагов? Неужели я, влюбленный и умирающий, в миг величайшей самозащиты отыскал в своей униженной душе нечто, о чем даже не подозревал? Как неандерталец, зажатый в угол пещерным медведем и нащупывающий камень?..
«Все было скрыто в твоей душе, раз ты отыскал это и изрек!» — сказал бы Флавий Юстин.
А слово не воробей!
Глава 9
Развалины мира
Ночью я проснулся,
лежал одинокий, больной.
Тогда я решил отыскать
умирающих мальчиков, стонущих «мама».
…………………….
Ночью я пересек
каменистое поле боя.
А рядом со мной неслышно ступал
творец истории, умолкший Геродот.
Пауль Винс Я медленно просыпаюсь. Не могу понять, где я. Меня заливает свет. Но какой-то темный великан заглядывает в белое окно. Протирает стекло рукой и снова заглядывает. Я вздрагиваю и просыпаюсь окончательно. Существо это оказывается елкой. Огромной, украшенной блестящими ледяными гирляндами. О да, уже несколько часов я пребываю в 1957 году. Это открытие позволяет мне восстановить все мостики к реальности.
После того сумасшедшего курса, все-таки оставившего меня в живых, я предложил Доре отпраздновать мое второе рождение и Новый год вместе в гостях у моей сестры. Дора согласилась. И поезд унес нас в предновогоднее царство всех начал, чтобы начать все с самого начала, с детства, с истоков. Детство. Для Доры оно было связано с Габровом. А для меня с Тырновом. Ну а Трявна находится где-то посередине.
На маленькой станции моя сестра ждала нас на «скорой помощи». Другого транспорта, на котором бы мы смогли подняться к санаторию, не было. «Скорая помощь» для безнадежно больных любовью. Городок пропитался дымом дров, которыми топили печи. Покрытый инеем сказочный лес казался кружевным, торжественным, как невеста из прошлого.
А новогодний ужин напоминал пьесы Дюрренматта. Несколько одиноких врачей добровольно взяли на себя дежурство. Тем самым будто признавшись себе, что идти им некуда или просто не хочется. Никакого веселья и никакой грусти. Всего лишь тонкая ирония и самоирония. Запеченный поросенок, скромное вино и нескромные воспоминания. В этих воспоминаниях Новый год всегда был старым. У меня было такое чувство, что дверь больничного кафетерия вот-вот откроется и на пороге появится скелет Деда Мороза, пригодный разве что для лекций по анатомии.
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 142
