— Квак это что? Посмотри на себя, Квазимода. Неужто ты думал, что я за тебя замуж пойду? — раскипятилась квакушка.
— Я ничего не думал, — оторопев от такой тирады, оправдывался Атаман.
— Вот-вот, и не думай, и не мечтай. Меньше, чем за царевича или кваролевича я замуж не пойду, — сердито квакнула лягушка, с презрением отшвырнула стрелу и снова скрылась в тине.
Некоторое время Атаман, выпучив глаз, смотрел ей вслед, а потом отёр со лба пот и с облегчением произнёс:
— Пронесло, клянусь шкурой! Это ж надо, чуть было на таком безобразии не женили! По такому случаю сегодня устроим гулянье. А пленных я мог бы хоть сейчас отпустить с миром!
Митя, Авося и Мефодий радостно переглянулись, но оказалось, опасность ещё не миновала. Разбойник с ухмылочкой обвёл их недобрым взглядом и заявил:
— Но вы нарушили приказ, поэтому придётся вас прикончить.
— Какой приказ? — упавшим голосом спросил Митя.
— Сюда не соваться. Или вам закон не писан? — сурово спросил Атаман, указав на корявую надпись на табличке.
— А они неграмотные, — язвительно хихикнул Казначей.
Мефодий так оскорбился за Митю, что не мог смолчать и возмущённо воскликнул:
— Это Митя неграмотный?! Да он самый грамотный на свете!
— Гром и молния! Правда, что ль? — с сомнением спросил предводитель разбойников, смерив Митю оценивающим взглядом.
— Угу, — скромно подтвердил Митя и с видом знатока добавил: — Здесь всё написано неправильно и не означает, что сюда ходить нельзя. Выходит, мы ничего не нарушали.
— Да ну? — удивился Атаман. — А что же там накалякано?
— Чепуха какая-то, — пожал плечами Митя.
Атаман грозно повернулся к Казначею и, обрушив на него увесистый кулак, рявкнул:
— Ах ты, проныра! Клянусь утробой! Провести меня надумал? Нашкрябал какую-то ерунду! Я тебе башку снесу.
Увидев, что Атаман хватается за саблю, Митя поспешно бросился на защиту Казначея:
— Подождите! Не надо сносить с него голову. Он очень старался и написал почти то, что вы хотели. Просто грамота — это как волшебство: нужно точно знать все правила, чтобы оно сработало.
— А ты знаешь? — Атаман недоверчиво прищурился.
— Конечно, я же учусь в школе, — с гордостью доложил Митя.
— Тогда ты должен раскрыть нам тайну этих правил, — приказал разбойник.
— Пожалуйста, — согласился Митя. — Только, чур, за это вы нас отпустите.
Атаман расплылся в улыбке, хлопнул Митю по плечу и пробасил:
— Разрази меня гром, если я не сделаю всё, что ты пожелаешь. Я чувствую, что мы подружимся!
Глава 18
ПЕЩЕРА АЛИ БАБЫ
Разбойники бодро потопали по тропе в гущу леса. Впереди шествовал Атаман, за ним — Митя с Мефодием и Авося. На этот раз львёнок не возражал, чтобы Митя нёс его на руках, потому что лес был совсем не приспособлен к тому, чтобы по нему ходили настоящие плюшевые львы: каждая ветка норовила либо зацепиться, либо преградить дорогу. Следом за друзьями шёл Казначей, а за ним гуськом шествовали остальные головорезы.
Постепенно лес становился всё мрачнее. Бурелом кончился, и путники ступили под сень вековых елей. Их раскидистые лапы, покрытые густым игольчатым мехом, не пропускали солнечных лучей, и в ельнике царили вечные сумерки. Густой ковёр из опавших иголок заглушал даже тяжёлую поступь разбойников. Теперь, когда не слышалось ни хруста валежника под ногами идущих, ни шагов, друзья заметили, что вокруг стоит зловещая тишина. Мите стало не по себе.
— По-моему, мы попали в настоящий дремучий лес. Тут даже птицы не поют, — в страхе прошептал он Мефодию.
В гробовой тишине его слова были хорошо слышны. Атаман обернулся и громко расхохотался.
— Задремали, вот и не поют. Недаром лес дремучий. Хочешь, я тебе спою вместо птичек? — он хитро подмигнул и кривляясь замахал руками, изображая пташку.
Меньше всего сейчас Мите хотелось перечить главарю разбойников и без надобности сердить его, поэтому он согласно кивнул:
— Хочу.
— Ну и странные у тебя желания! — расхохотался Атаман.
Казначей, слушавший разговор, зычно хихикнул. Услышав смешок, Атаман посерьёзнел и сердито обернулся к помощнику.
— Ты чего зубоскалишь? Или считаешь, что я плохо пою?
— Как же ты можешь петь? У тебя же слуха нету, — возразил Казначей.
— А зачем мне слух? Я ведь не слушаю, а пою, — заявил Атаман и, ударив себя в грудь кулаком, воскликнул: — Бьюсь об заклад, никто во всей шайке не умеет петь громче меня!
Авося, никогда не упускавший возможности ввязаться в спор, сразу же оживился.
— А спорим, умеет! — выкрикнул он.
— Спорим! На что? — с готовностью вызвался Атаман.
— Ты мне дашь золотой, — предложил Авося.
— А ты мне?
— А я тебе не дам.
— Идёт! — не раздумывая согласился разбойник и кивнул своей братии. — А ну запевай нашу любимую.
С душераздирающим подвыванием, которое должно было означать пение, он что есть силы завопил, а вся шайка нестройным хором затянула вслед за ним:
Как-то Соловей-разбойник Дать концерт решил забойный, Погуляла чтоб на славу Вся разбойничья орава.
Всюду вывесил афиши. Чтоб народ о нём услышал И молва пошла по лесу, Не забыл позвать он прессу.
На поляне собрались Старый ворон-журналист, Две сороки-репортёры, Сто разбойников матёрых.
Весь оркестр был в ударе: Волк играл на бас-гитаре, Лис — на соло, а баран Громко грянул в барабан.
Соловей-разбойник свистнул. Словно сдуло гитаристов, И ударник вверх ногами Улетел на барабане.
А за ним неслась по лесу, Потеряв все перья, пресса: Две сороки-репортёры, Журналист известный — ворон.
И умчались кувырком Сто разбойников потом. Так что, надо вам признаться, Не дождался он оваций.
Разве это не обидно? Ни души вокруг не видно! Музыкант вздохнул: «Видать, Им таланта не понять!»
Даже если кто-то дремал в дремучем лесу, то пение разбойников наверняка пробудило всю округу. Они горланили так, что еловые иголки сухим дождём осыпались на землю, но Мите это настроения не прибавило. У него на душе скребли кошки. Он боялся, что они свернули с дороги желаний и теперь могут вконец заблудиться.
