Другой человек, которого все называли Старик Барнетт, екал зубы. Очень мало кто умел «екать зубы» — это когда у кого-то плохой зуб, и его нужно вырвать.
Все любили смотреть на Старика Барнетта за работой, за еканьем зубов. Он сажал пациента, которому нужно было екнуть зуб, на стул. Потом он брал кусок проволоки и раскаливал на огне докрасна. Он тыкал проволокой в зуб, потом брал гвоздь, прикладывал к зубу и бил по гвоздю молотком особым, секретным способом. Ек! — и зуб выпрыгивал на землю. Он очень гордился своим ремеслом и заставлял всех отходить подальше, пока работал, чтобы никто не выведал секрет.
Однажды другой старик такого же возраста, что и Старик Барнетт, — его называли мистер Летт — пришел выдернуть плохой зуб. Старик Барнетт усадил мистера Летта на стул и раскалил свою проволоку. Он приставил проволоку к зубу мистера Летта, но мистер Летт приложил к проволоке язык. Он взревел как бык и лягнул Старика Барнетта в живот, отчего тот повалился на спину.
Тут Старик Барнетт рассердился и стукнул мистера Летта стулом по голове. Завязалась драка, и они катались по земле, пока их не разняли, а все остальные толпились вокруг. Потом некоторое время Старик Барнетт и мистер Летт стояли друг против друга и бранились — или, по крайней мере, бранился Старик Барнетт: что говорил мистер Летт, понять было никак невозможно, но он был вне себя!
В конце концов они немного поутихли. Кто-то отвел мистера Летта в сторону, ему полили на язык скипидару, и он пошел восвояси. В первый раз в жизни я видел, чтобы Старику Барнетту не удалось екнуть зуб, но он тяжело переживал свою неудачу. Он гордился своим ремеслом. Он ходил кругами, объясняя каждому встречному, почему он не сумел выдернуть этот зуб. Он говорил, что виноват мистер Летт. Что, скорее всего, так и было.
Я сразу же решил, что у меня никогда не будет плохих зубов. А если будут, я не скажу об этом Старику Барнетту.
В магазине я познакомился с маленькой девочкой. Она приходила во время летнего «простоя» или зимой, с папой, молодым человеком, одетым в рабочую одежду, изодранную в лохмотья. Он часто ходил босиком. Маленькая девочка ходила босиком всегда, даже в холода.
Дедушка сказал, что они называются издольщики. Он сказал, что у издольщиков нет своей земли, а обычно нет вообще ничего своего — даже кровати или стульев. Они работают на чьей-то чужой земле и получают иногда половину того, что хозяин выручит за свой урожай, а чаще всего — третью часть. Что называется «работать на половинах» или «на третях».
Дедушка сказал, что к тому времени, как из заработка издольщика вычтены все издержки, то есть: все, что целый год ела его семья, стоимость семян и удобрений, которые покупал хозяин, плата за мулов и так далее, — всегда оказывается, что издольщик, по существу, не заработал ничего, кроме пропитания. И того не много.
Дедушка сказал, что чем больше у издольщика семья, тем больше у него шансов сговориться с хозяином, потому что каждый член семьи работает в полях. Большая семья может сделать больше работы. Он сказал, все издольщики стараются иметь большие семьи, потому что это необходимо. Он сказал, их жены работают в полях, собирают хлопок, занимаются прополкой и тому подобным, а грудных детей на это время кладут в тени под деревом — или еще где-нибудь — и оставляют без присмотра.
Дедушка сказал, что индейцы ни за что не станут делать ничего подобного. Он сказал, что сам скорее ушел бы в леса и добывал пропитание, гоняясь за кроликами. Но, сказал он, некоторые люди так или иначе попадаются в эту ловушку и больше не могут выбраться.
Дедушка сказал, что все это по вине проклятых политиков, которые только и делают, что без умолку треплют языком, вместо того чтобы делать полезное дело. Он сказал, что некоторые хозяева обманывают, некоторые нет, как и все другие люди, но это всегда выясняется только во время «расчета», когда урожай уже собран, — и чаще всего издольщика ждет горькое разочарование.
Поэтому издольщики каждый год переезжают. Каждую зиму они выискивают нового хозяина — и находят его. Они переезжают в новую лачугу, сидят — папа с мамой — вечерами за кухонным столом, строят планы и мечтают, как обернется «расчет» в этом году и на этом месте.
Дедушка сказал, они продолжают надеяться все весну и лето, пока не кончится сбор урожая, и тогда надежды сменяются горечью. Каждый год они переезжают, и непонимающие люди называют их недотепами — то есть, сказал дедушка, очередным проклятым словом, без которого вполне можно обойтись. Это все равно что обвинять их в безответственности за то, что они рожают столько детей, тогда как им нельзя по-другому.
Мы с дедушкой говорили об этом на тропе по пути домой, и он так разгорячился, что мы отдыхали почти целый час.
Я тоже разгорячился. Я сразу понял, что дедушка видит политиков насквозь. Я сказал дедушке, что приложивший к этому руку сукин сын должен получить по заслугам. Тут дедушка переменил тему и снова меня предупредил, что в новом бранном выражении «сукин сын» довольно много перца, и если я когда-нибудь употреблю его при бабушке, она точно выставит нас из дому. Я принял это во внимание. Я сразу понял, что это довольно крепкий набор слов.
Однажды, когда я сидел на корточках под навесом магазина, избавляя мистера Дженкинса от старого леденца, ко мне подошла маленькая девочка. Папа маленькой девочки был в магазине. У нее были спутанные волосы и гнилые зубы; я подумал, только бы ее не увидел Старик Барнетт. Вместо платья на ней был надет мешок, и она стояла и смотрела на меня, шевеля пальцами ног в грязи и наступая одной ногой на другую. Мне стало не по себе оттого, что я один сосу леденец, и я ей сказал, что дам и ей немного, если только она не будет откусывать, потому что я хочу получить его обратно. Она взяла леденец и принялась за него довольно усердно.
Она сказала, что может собрать сто фунтов хлопка в день. Она сказала, что у нее есть брат, который может собрать двести фунтов, а ее мама — когда хорошо себя чувствует — может собрать триста. Она сказала, что бывали случаи, когда ее папа собирал пятьсот фунтов, если работал до самой ночи.
Она сказала, что они, между прочим, не кладут в корзины камни, как некоторые, чтобы обманом добавить вес, и всем известны своей честной дневной работой. Она сказала, что этим известна сплошь и исключительно вся ее семья.
Она спросила, сколько хлопка могу собрать я, и я ответил, что никогда не пробовал собирать хлопок. Она сказала, что это ей и так ясно, потому что всякий знает, что индейцы ленивые и работать не станут. Я взял леденец обратно. Но она сказала — после того, как я забрал леденец, — что это только потому, что мы не можем иначе; просто мы не такие, как все, и, может быть, делаем что-нибудь свое. Я опять дал ей леденец.
Была еще зима, и она сказала, что вся ее семья слушает горлицу. Всем известно, сказала она, где услышишь горлицу, туда и переедешь на следующий год.
Она сказала, что горлицу еще не слышали, но ожидают со дня на день, потому что нынешний хозяин обобрал их как вор и папа с ним поссорился, так что нужно переезжать. Она сказала, папа пришел в магазин поговорить с людьми и разузнать, не найдется ли хозяин, который захочет взять к себе хорошую семью, которая всем известна честной работой и не причиняет совершенно никаких хлопот. Она сказала, что, должно быть, в конце концов они найдут самое лучшее место, которое только можно себе представить, потому что, по словам ее папы, все кругом только и говорят, какие они хорошие работники, так что на следующий год они устроятся очень даже неплохо.
