Он выключил калориферы и лёг. Долго не мог согреться. Дыхание стало ровным, и он незаметно уснул. Мягко и уютно угнездился в ложбинке непрочного сна.
Около пяти утра проснулся. Голова была ясной. Тихо. Он почувствовал, что выспался.
Виталий громко храпел, завершал руладу лёгким присвистом. Сергей поцокал языком. Никакого эффекта. Он поцокал громче. Виталий вскинулся испуганно:
– Ты чё цокаешь?
– Цокнулся от жары. Тебя наслушался и цокнулся совсем. – С улыбкой сказал, не обидно. – Знаешь, я вот поцокал для профилактики твоего храпа и подумал – в слове «жеребец» последняя, звонкая согласная звенит, как если бы два больших медных яйца у коня… помнишь памятник Петру – Фальконе. И вот они стукнулись друг о дружку, яйца медные, и загудели возбуждающим гулом в тишине, поплыл над рекой звук необычный, растворился. И город проснулся. Питер. Скоро он станет и твоим городом.
– Какие яйца? Такая чушь! – Виталий повернулся спиной, возмущённо накрылся одеялом.
Сергей немного полежал, подумал:
– Вот как здесь бывает по субботам. И разве книги, история мира, искусства, станут другими, если я занимаюсь этим? Я увижу, почувствую их по-другому? Но от этого они не переменятся, не станут хуже. Весь вопрос в том – готов ли я сам к их восприятию, отринув неудобства, погрузившись полностью в этот чудесный, сверкающий мир!
Виталий и Пальма быстро собрались и вышли на улицу. Зазвонил телефон. Сергей кинулся к нему.
На автомате попытались подбросить по факсу рекламный спам.
Он с досадой положил трубку и подумал:
– Надо сегодня поздравить жену с днём рождения. Она всегда рядом. Особенно остро это понимаешь, когда она далеко. Наверное, потому, что вся её жизнь – во имя дочери, меня и семьи. Вот так – рядом, привычно. Спокойно и надёжно. И не оттого, что поздно начинать сызнова, и надо набраться мудрости, терпения, житейской смекалки, чтобы смириться с этим и довольствоваться этим. Почему она так искренне старается, чтобы я стал лучше, успешней, опрятней, выглядел хорошо, не попадал впросак, следит за моим здоровьем. Ведь она прекрасно рисовала, но не стала профессиональной художницей, всё это осталось в прошлом.
Сейчас он пристально издалека посмотрел на жену каким-то новым взглядом.
– Эта немолодая женщина, что я толком знаю про неё? Вечно занят какими-то мыслями, проектами в замке из слоновой кости и она рядом – такая тихая, покладистая, улыбчивая, всё понимающая, а что-то даже и наперёд. Нет! Мне повезло! Я вытянул счастливый шар в семейном лототроне. Нужный номер.
Он так долго жил с ней, что казалось, будто и не было других женщин до неё, а те, которые появлялись, после короткого всплеска обычного любопытства переставали его интересовать, удалялись на большое расстояние, становились плохо различимыми. Он удивлялся – разве так возможно? Да. Они были, всякие, он уж и не вспомнил бы сейчас какие-то яркие индивидуальные приметы. Что-то такое, чем они особенно привлекали его тогда, был ли трепет, волнение при их появлении в его памяти. Однако все они повлияли на его выбор, дали возможность сразу, практически мгновенно почувствовать укол – вот она, единственная, замечательная, и сразу же стало ясно – жена!
И случилось это в какой-то момент, когда настал пик холостяцкой жизни. Сложилось неведомым образом, что в течение трёх недель у него было сразу три девушки с именем Лена. Это было удобно, не надо было напрягаться на свиданиях, вспоминать, как кого зовут, бояться перепутать в самый неподходящий момент. Они существовали независимо друг от друга, примерно одного возраста, на самой его черте, за которой можно остаться бобылкой. Пока однажды он не взглянул как-то иначе на одну из них – самую тихую. И устыдился, и словно бы – ослеп, а потом прозрел. И это был момент истины.
Такой эффект бывает, когда из солнечного дня сразу войдёшь в полутёмную комнату. В глазах ещё прежняя картинка, но постепенно она уходит, а люди, предметы в комнате ещё не стали реальностью, не приобрели контрастность, и ты замер, боясь наткнуться ненароком, удариться, разбить что-то хрупкое, порушить.
Через четыре месяца они подали заявление в загс, а ещё через два с половиной поженились.
И вот спустя много лет она даже внешне почти не изменилась, не расплылась по-бабски квашнёй, не ссутулилась от забот. Сохранила удивительную прямую спинку, шелковистость кожи, плавную грацию рук, а самое главное, необыкновенный, особенный талант – удивительную тактичность. С разными людьми дружила многие годы, и ей были рады, хотя очень непростая материя – женские симпатии и антипатии, дружбы, пристрастия. При том, что бывали дни, когда она без всякого видимого повода просила Сергея в сильный ливень поехать за город, на большую трассу. И он не перечил, вёз, молча терпел, пока видимость не становилась нулевой, из-за стены воды не дальше края капота, они двигались словно по дну морскому, земля только начинала формироваться, они спасались от стихии, пытались убежать от её смертельной хватки.
– Стой! – неожиданно приказывала она.
Он видел боковым зрением спокойное упорство на лице жены, странную полуулыбку и, заворожённый этим, боясь спугнуть что-то очень важное, сидел молча, не шевелясь, положив руки на руль, ждал, что она сейчас скажет, но внутренне торжествуя, потому что внял её просьбе и сам выдержал неожиданное испытание. Потом спрашивал:
– Что – море по колено?
– Назад! Мы же оба – погибнем!
Они возвращались, и такая бурная страсть захлёстывала их, будто и впрямь спаслись они чудом, и только двое их осталось после стихийного бедствия, и с этого момента начинается на всей земле новая эра, от них зависит, сохранится ли человечество посреди страшных природных катаклизмов.
Первый экстрим был в Судаке, через год после свадьбы. Жена уговорила его подняться к замку на горе. Они взобрались по каменистой тропинке вдоль крепостной стены «Генуэзской фортэцци» и в самом узком месте – шаг в сторону и улетишь в глубокую пропасть – она вдруг застыла, стоя на высоких, каблуках, прильнула к скале, побледнела. Была ранняя осень, она в коричневом, «ёлочкой», пальто, в лёгкой косыночке. Беззащитная, насторожённой птицей, перед тем как взлететь в синее южное небо. Или удариться грудью о камни, окрасить их алым сполохом умирающей плоти и крови и погибнуть самой и новой жизни в ней. На пятом месяце беременности. Он вкрадчивым шёпотом, словно больную, стал уговаривать её вернуться, плавно развернул послушную, словно ослепшую сейчас. И она осторожно, глядя только вперёд, стала спускаться. Он был поводырём, заслонил собой ущелье, отжимая её и будущего ребёнка от жуткой гряды лобастых камней, уходящих вниз нагромождением первородных кусков, каждый из которых уже был сам по себе скалой, по прихоти природы сложенных наклонно друг на друга, стараясь не смотреть туда, приговаривал:
– Ну, вот и славно, вот и хорошо, девочка моя.
И казнил себя мысленно, ругал распоследними словами, не понимая, как позволил уговорить себя на эту страшную авантюру.
