– Чего-чего?!
– А что, ведь он редкостный красавец.
– А я?
– Ты – безумно мил. Успокойся, ихлибидихь, либидихь. Я тебя ни на кого пока что не променяю.
– Скажи, Тукель, а что с тобой делает хазрет, когда тебя к нему вызывают?
– Ну как что? Разговаривает, советуется. Беседует, короче.
– Прямо уж только беседует да советуется? Ни за что не поверю. Расскажи честно, меня жуткое любопытство одолевает.
– И ты что же, не ревнуешь нисколько?
– Ну, ревную, конечно, но все же ужасно интересно.
– Ничего интересного. Он заставляет меня раздеваться перед ним… Ну, вилять по-всякому…
– Вилять? Ха-ха-ха!
– Смешно ему! А мне вот нисколечки не смешно. Пакость какая-то. Вспоминать противно. Да ну тебя! Не буду больше рассказывать. Да ты и ничуть не ревнуешь меня.
– Ревную. Страшно ревную. Хорошо бы сейчас винца выпить. Ведь ты тоже любишь винцо, а, Тукель?
– Люблю, но не тогда, когда люблю, – улыбнулась кичик-ханым, восторгаясь собственным каламбуром. – Ты что же, теперь только о вине думаешь? Хорош же у меня любовничек! Нечего сказать!
– Иди ко мне, Тукель, иди! Я уже опять полон желания.
Она, дрожа от новой волны сладострастия, потянулась к нему, но, бросив случайный взгляд на Яшмовый мосток, мгновенно оцепенела от ужаса.
– Что с тобой? – удивился немец.
Тукель молча, схватившись левой рукой за горло, правой указывала на мостик, где стоял бледный, мерцающий, как отблеск луны, призрак. Точно так же, как Тукель, он держал себя за горло, и капли крови стекали из-под его руки, окрашивая лунно-белые одежды.
– Аллах акбар! – прошептал Шильтбергер, недоумевая, кто бы это мог быть. Не шейх же Билаль ад-Дин, в самом деле!
Преодолев оцепенение, кичик-ханым вскочила и бросилась наутек. Отбежав на порядочное расстояние, она только тут сообразила, что, мягко говоря, не одета. Если бы кто-нибудь увидел ее сейчас, это был бы позор на весь исламский мир. Шильтбергер догнал ее и протянул ей одежды. Он смеялся.
– Ничего смешного, – клацая зубами от страха, промолвила Тукель. – Ты видел лунного шейха?
– Видел.
– Так чего же смеешься?
– Скорее всего, Тамерлан заставил кого-нибудь из своих слуг наряжаться призраком, натираться фосфором и приходить на Жемчужное озерцо пугать любовников, таких, как мы. Это вполне в духе нашего весельчака хазрета.
– Не Жемчужное, а Янтарное. Но это все равно. Думаешь, это ряженый призрак?
– Видал я в своей жизни несколько призраков, но все они на поверку оказывались шалунами, замыслившими попугать дурачков.
– Но он был такой страшный, – все еще не в силах до конца преодолеть испуг, сказала Тукель.
– Призрак и должен быть страшным, – пожал плечами минбаши Джильберге. – Хочешь, вернемся туда, и я надаю ему подзатыльников?
– Нет уж, давай лучше отправимся восвояси отсюда да разойдемся на сегодня. Ты, кстати, хотел еще винца попить.
– Нет, я все же пойду проучу этого шута горохового!
– Ну да, а мне что, прикажешь в одиночестве возвращаться? Я не пойду одна, мне страшно.
Тут раздался топот. Любовники замерли. Тукель вцепилась ногтями в руку Шильтбергера, вновь страшно испугавшись. Неподалеку от них пробежали Зумрад и Мухаммед Аль-Кааги. Причем было видно, что девушка перепугана, а он хотел догнать ее и успокоить.
– Этих он тоже пугнул! – засмеялся Шильтбергер. – Нет, все же надо пойти и навесить ему тумаков.
– Иди лучше пей свое вино, – сказала Тукель. Она уже была одета и разглаживала на себе платье, пытаясь при свете луны определить, не помялось ли где, не запачкалось ли.
– Да, и то верно, – почесывая затылок, произнес минбаши, зевнул, снова рассмеялся, погладил красавицу Тукель по ягодице.
– Перестань! – сердито сказала она, на сей раз злясь не на шутку. – И давай снова перейдем на «вы». До следующего свиданья.
Глава 17. Самое время для старшей жены
Биби-ханым Сарай-Мульк сидела в предрассветный час перед магическим зеркалом хорезмийца Расула Эркина и усердно прихорашивалась. В отличие от некоторых жен Тамерлана, у которых в проистекшую ночь уже состоялись свидания, старшая жена гарема еще только готовилась на свидание отправиться.
Натирая лицо целебными мазями и подкрашивая глаза и губы, она не очень-то старалась, поскольку знала, что зеркало вовсе не отражает ее настоящего лица, а лишь показывает, какою была бы теперь Сарай-Мульк на самом деле, если бы не волшебное мастерство хорезмийца, за которое ему пришлось поплатиться собственной жизнью тридцать два года тому назад.
Откинувшись в кресле, биби-ханым внимательно разглядела отражение и улыбнулась. Даже там, в зеркале, пред нею восседала величественная матрона, пожилая, а вовсе не старая – не пятидесятилетняя старуха, а женщина пятидесяти лет с еще очень яркими следами былой красоты. Это в зеркале, где она старела, а на самом деле она ведь оставалась неувядаемой, и это всегда всех восторгало, заставляя преклоняться.
– Хороша, очень хороша! – зная, что сейчас нужно угадать мысли своей госпожи, воскликнула стоящая за спиной у Сарай-Мульк старшая ее служанка Шуин, сверстница и стародавняя закадычная подруга. – Даже и не вполне прилично в вашем возрасте выглядеть двадцатилетней девушкой.
– Ну!.. – сердито топнула ногой старшая жена Тамерлана.
– Молчу уж, молчу, – по-доброму улыбнулась Шуин, снисходительно, как и все, относясь к единственной придури биби-ханым, которая во всем другом всегда – вот уж сколько лет! – оставалась премудрой и справедливой. Когда надо – строгой, когда надо – щедрой, всегда точно знающей, кому чего нужно и кто чего заслуживает, когда следует поступить так, а когда – эдак.
– Теперь ступай да разведай осторожненько, как там хазрет, спит ли еще или уже на ногах, – приказала Сарай-Мульк, и пятидесятилетняя китаянка Шуин послушно поплелась исполнять приказание.
В отличие от своей госпожи она-то как раз выглядела старой, даже старше пятидесяти лет, хотя когда-то и Шуин блистала необыкновенною красотой, и однажды, во время похода против Урус-хана, хазрет переспал с нею несколько раз, после чего она родила ему незаконную дочь, отданную на воспитание в Ургенч, в хорошие руки. Сарай-Мульк, главная жена Тамерлана, не родившая ему ни одного ребенка, имела полное право не то что тайком отравить служанку, но даже если бы она в присутствии всех заколола ее кинжалом, никто б не поставил ей это в вину. Однако биби-ханым сделала вид, будто ничего не произошло. Во-первых, Тамерлан даже бесплодие Сарай-Мульк чуть ли не возвел в ранг святыни – мол, у биби-ханым множество забот, которые даже важнее деторождения, и она очень скоро перестала отчаиваться оттого, что у нее нет детей, и не завидовала другим женам, наложницам и служанкам, лоно которых стало благословенным. А во-вторых, дружбу с Шуин она ставила выше недолгого романа китаянки с Тамерланом.
