Но он еще не старик и не выжил из ума – не окончательно, по крайней мере. Внезапно Радмер почувствовал острое желание ударить Хафока коленями в бока и послать его в головокружительный галоп вниз по склону, к берегу, с ликующими безумными криками, а потом взбежать на корабль и оставить позади все свои тревоги. Но вместо этого он сделал глубокий вдох, позволив себе лишь слабую улыбку, после чего поправил на плечах красный плащ – серебряные наконечники на его завязках мелодично звякнули друг о друга.
Последние недели он постоянно строил планы относительно своей поездки, но в гораздо большей степени касаемо Донмута и того, как они тут будут справляться в его отсутствие. Сено было давно скошено и убрано, ячмень собран, яблоки поспевали, но он уже чувствовал, как на смену поре сбора урожая тяжелой поступью подходит суровая зима. Столько всего еще нужно сделать! Распределение продуктов и ремонт инвентаря, забой свиней и бычков, бесконечный обмолот зерна, множество других предсказуемых дел… и непредсказуемых тоже.
И это только в Донмуте.
К нему по траве рысью подскакала на Маре Элфрун, запыхавшаяся и разрумянившаяся. Она придержала своего пони, и Радмер приветственно поднял руку, разом отмахнувшись от всех тревог, которые жужжали вокруг него, словно летние мясные мухи. Позади нее, за рекой и эстуарием, на границе владений Иллингхэма, земля засыпáла в лучах заходящего солнца, погружаясь в тень. Он не привык колебаться, но чувствовал себя загнанным в ловушку этой поездкой в Рим. И еще он не знал, кому верить.
Значит, нужно довериться своим инстинктам. Они никогда не подводили его.
Осберт ценил его преданность. Осберт был обязан ему жизнью. В течение двадцати лет они с королем многое делали сообща.
Осберт никогда не послал бы его в Рим, если бы со стороны Иллингхэма угрожала какая-то опасность. Но, несмотря на все эти рассуждения, он не мог оставаться спокойным, когда Тилмон и Свита находились так близко.
– Ты хотел меня видеть, отец?
Он кивнул. Он планировал поговорить с ней, еще когда вернулся из Дриффилда, и больше откладывать этот разговор было нельзя. Абархильд была права: его маленькая девочка прощалась с детством, вернее, она уже оставила детство позади, а он и не заметил этого. Сейчас ей было столько же, сколько и ее матери, когда он женился на ней, да простит его Господь.
Но, хотя он понимал, что она уже не ребенок, ему было трудно подобрать нужные слова. Разве мог он высказать ей свои опасения? Это было равносильно тому, чтобы признать свою несостоятельность как отца, повелителя, защитника.
– Отец?
Да, люди были правы, когда говорили, что к этому времени он уже должен был пристроить ее куда-то. Либо к хорошим монашкам на севере, в Ховингхэме, как хотела Абархильд, либо выдать ее замуж за надежного человека. А он подвел ее, возможно, разочаровал.
Он боялся момента прощания, боялся слез, истерик. Но она смотрела на него своими большими и блестящими карими глазами, не отводя взгляда.
Он ободряюще кивнул:
– Мы вернемся весной. Как только можно будет пройти по горным тропам.
– Абархильд говорит, что в горах опасно, когда тает снег. И еще она говорит, что ты не должен рисковать, если можно этого не делать.
Не так он представлял себе их разговор. Он вздохнул:
– В мое отсутствие твоя бабушка будет хозяйкой поместья. – Он поднял руку, пресекая возражения. – Я уже предупредил Луду. И я хочу, чтобы ты слушалась их. Выполняй их распоряжения, чего бы это ни касалось.
Он сообщил Абархильд и Луде о своем решении лишь накануне.
Абархильд, разумеется, пришла в бешенство:
– Ты делаешь это, чтобы доконать меня, да? Элфрун уже достаточно взрослая для этого, даже более чем. – Он хотел что-то возразить, но она опередила его: – Да, конечно, в ней много ребячества, но она останется такой до тех пор, пока ты будешь относиться к ней, как к ребенку.
Он, скрестив руки на груди и сжав зубы, выслушивал ее горькие слова, пока она наконец не умолкла.
А затем он услышал возражения от того, от кого ожидал их меньше всего.
– При всем моем уважении к вам, я согласен с леди Абархильд. – Луда искоса взглянул на него и, цыкнув зубом, рассудительно произнес: – То же самое творится и с моей старшей дочерью. Этим девочкам, чтобы они утихомирились, нужна ответственность. Замужество, дети. Что-то такое, что заставило бы их измениться.
Радмер не смог бы объяснить свое упрямство даже самому себе. Но он ощущал, что ему разбивает сердце мысль о том, что Элфрун взвалит на свои плечи такой груз забот, когда его не будет рядом и он не сможет приглядывать за ней и подсказывать, что и как делать.
А если его не будет, ей придется быть одновременно и хозяином и хозяйкой, лордом и леди поместья, взвалив на себя бремя правосудия и наказаний, ведения записей и выплат, а в придачу она еще должна будет надзирать за пивоварней, выпечкой хлеба и ткацкой мастерской.
Нет. Это было бы слишком для нее. Слишком много и слишком рано. Он знал, что Элфрун считает, что сможет выполнять обязанности своей матери, и, возможно, она права. Но не сейчас, а следующим летом, когда он вернется и Абархильд отойдет от дел. Но и тогда и речи быть не может о выполнении ею обязанностей лорда.
Абархильд попыталась подействовать на него своим пристальным взглядом, но он противопоставил ее ярости холодный гнев и непоколебимую волю. А вот Луда потирал руки, втянув голову в плечи и улыбаясь своей подобострастной улыбкой, которая всегда выводила Радмера из себя, и противиться ему было намного сложнее. Он ценил своего стюарда за умение руководить повседневной тяжелой работой в поместье, а также за должный надзор за дублением шкур и дальнейшей их выделкой для получения пергамента. Он также чувствовал себя в большом долгу перед этим человеком после того кошмарного дня в середине лета более двадцати пяти лет тому назад, когда Луду покалечили, затоптав во время игры в бочонок.
Да, можно доверять человеку и уважать его, даже если ты его не любишь.
В конечном итоге они уступили, и он знал, что так и будет, но все это оставило горький осадок на душе.
Элфрун нахмурилась, лицо ее горело, она явно хотела ему возразить, поэтому он поторопился продолжить:
– Элфа, я тревожусь, – он не смог заставить себя произнести слово «боюсь», – из-за обитателей Иллингхэма. Они опасны. Избегай их. – Она нахмурилась еще больше. – Тилмон, помнишь его? Тот крупный мужчина на празднике.
– Человек-бык.
Он кивнул.
– Точнее не скажешь. Упрямый. Мощный. И он уже давно такой. – Сейчас он говорил это не только для нее, но и для себя. – Возможно, я ошибался. Может быть, Осберт поступает осмотрительно, держа его подле себя. Но когда-то я сражался с этим человеком плечом к плечу, а потом воевал против него; друг он или враг, я ему не доверяю. – В памяти всплыли воспоминания, от которых сердце забилось чаще, и он добавил: – Не доверяю им.
