В конце концов Джина уговорила ее принять душ и лечь.
— Я не буду снимать украшения. Не буду! А вдруг придется бежать туда среди ночи?
— Хочешь, я останусь с тобой? Мне не трудно…
Ви смерила ее злобным взглядом.
— Вот как! Сначала Дэну не разрешают делать что хочется, а теперь и мне! У меня есть телефон, черт подери! Забери свое молоко и проваливай. Позвоню тебе утром.
Джина наклонилась к матери, пахнущей горем и «Красными розами».
— Не хочу бросать тебя одну…
Ви закрыла глаза.
— Зато я хочу побыть одна!
— Обещай, что позвонишь…
Она кивнула. На прикроватной тумбочке, среди лаков для ногтей, рукоделия и конфет была фотография Дэна, снятая позапрошлым летом. Позади нее, в рамке побольше, стояло фото Джины и Софи, широко улыбавшихся и в соломенных шляпках; Фергуса на снимке не было. Джина поцеловала Би в щеку.
— Поспи.
Та фыркнула.
— Скоро он вернется домой, вот увидишь.
После больницы и маминого дома воздух на улице казался особенно чудесным. Глубоко дыша, Джина постояла немного в тихой, мерцающей летней темноте. Вечером она звонила Софи, и той захотелось навестить Дэна.
— Сегодня не стоит, милая. Он уже спит.
— Тогда я зайду к бабушке.
— Я сейчас попробую ее уложить. Она очень переживает и злится. Давай подождем до утра, пока она не успокоится.
— Ну, раз мне никого нельзя навестить, — сердито проговорила Софи, — я пойду в кино. С Джорджем.
— Я ведь не запрещаю, милая, я только о них забочусь…
— Не волнуйся, — грубо перебила ее Софи. — Я пойду в кино. А спать останусь тут. — Она повесила трубку.
— Это была Софи?
— Да…
— Она придет?
Джина с трудом удержалась, чтобы не заявить: «Она больше хочет в кино». Вместо этого она сказала, что Софи заглянет утром.
— Что ты ей наговорила? — подозрительно спросила Ви.
Джина посмотрела на небо — глубокое, темно-синее и усыпанное звездами. И почему она не знает созвездий? Фергус ведь давно увлекался астрономией.
Она чувствовала себя измотанной и одновременно встревоженной. Мысль о тихом пустом доме ее ничуть не радовала. «Заходи когда угодно», — сказал ей Лоренс.
Она посмотрела на часы, сверкающие в тусклом свете, будто маленькая луна. Полдвенадцатого. Уже, наверное, поздно. Хилари жутко устала к концу дня… Можно пройти мимо «Би-Хауса» и посмотреть, горит ли свет, есть ли еще клиенты в баре, допивающие напитки, пока Дон полирует бокалы и краны пивных бочонков. Если да, то она зайдет; если нет, вернется домой и съест тост, который начала готовить девять часов назад.
На первом этаже светилось единственное окно: над барной стойкой горела лампочка, освещавшая не слишком хорошую акварель, на которой были изображены сад «Би-Хауса» и стена с вырубленными в ней нишами для ульев, — картину нарисовал и подарил им один из постояльцев.
Джина подошла ближе. Скатерти со столов уже сняли, возле двери на кухню стоял пакет с мусором.
Из-под двери выбивалась полоска света. Джина обогнула дом. На кухне действительно горел свет, отбрасывая длинные прямоугольники на викторианский мощеный двор. Джина подошла к одному прямоугольнику и, не заходя в него, посмотрела в окно.
За столом напротив друг друга сидели Лоренс и Хилари. Перед Лоренсом стоял бокал вина, Хилари пила что-то из кружки. Она обхватила ее обеими руками, а очки подняла на голову, так что ее волосы топорщились, словно густые темные перья. На Лоренсе был фартук — он никогда не носил поварских костюмов — поверх обычной одежды. Кухня сверкала чистотой, а на столе лежала кассета яиц для завтрака.
Джина постучала в дверь кухни. Голоса смолкли, послышался звук отодвигаемого стула, а затем шаги Лоренса.
— Кто там?
— Это я, Джина.
— Господи! — воскликнул Лоренс, распахнув дверь. — Что случилось?
— Со мной ничего, — ответила она, моргая на свет. — Это мама… Я не хотела вас беспокоить, но у меня был такой трудный день, я просто не могу сейчас пойти домой…
Хилари встала и вернула очки на нос, затем быстро поцеловала Джину в щеку.
— Так что случилось?
— Дэн… бедный Дэн. Ему стало плохо, он упал в обморок, и мама нашла его еле живым. Он почти ничего не помнит. Сейчас лежит в больнице, а мама страшно волнуется. Я весь вечер пыталась уложить ее в постель.
Хилари взяла чайник.
— Чаю?
— Или вина, — предложил Лоренс, — хорошего южноафриканского мерло. Бедный Дэн… И Ви тоже.
— Нет, я не останусь, только на минутку заскочила. Чтобы с кем-нибудь поговорить.
Лоренс усадил ее на стул Хилари.
— Не глупи, конечно, ты останешься. Хотя бы выпей вина. Мы тут говорили о Джордже. Переживаем за него.
— Давай-ка начистоту, — сказала Хилари, поставив чайник на место. — Это я переживаю. А ты, как обычно, уговариваешь меня не вмешиваться и предоставить ему выбор. Беда в том, что он не желает выбирать! Ему нужны помощь и наши советы. — Она посмотрела на Джину. — Что говорят врачи?
— Что-то про аортальный клапан…
— Так это не стенокардия?
— Вроде нет…
— Странно. С такими вещами не шутят.
Лоренс придвинул к Джине стакан вина.
— Ой, только не пугай меня. Не зря же я весь вечер успокаивала маму.
— Знаешь, лет тридцать назад пациентам с пороком клапанов аорты даже запрещали жениться.
— Хилари, перестань, — мягко произнес Лоренс.
Та бросила на него недовольный взгляд.
— Они ведь по-настоящему любят друг друга, — сказала Джина.
— Да…
— В больнице мама на всех орала. Потом на меня. Она в ужасе.
— Еще бы.
Хилари оперлась на стол и зевнула.
— Вот и Джордж в ужасе, — сказал Лоренс. — Не знает, чего хочет, и боится стать никем. Мне очень жаль Дэна. И Ви, конечно.
— Да.
— Мне тоже их жаль, — проговорила Хилари, — но я уже валюсь с ног. Меня совершенно вымотали постояльцы из второго номера. Такие все из себя обходительные, асами вечно жалуются: «Надеемся, вам не составит труда заменить подушку или полотенце, или лампочку, или сорт чая…» Жуть! Лучше бы нагрубили. — Она обняла Джину за плечо. — Мне пора спать. Если хочешь, поговори с Лоренсом. И не волнуйся зря. Утро вечера мудренее.
— Я ненадолго, обещаю! Мне нужен короткий перерыв между мамой и собственным пустым домом.
Хилари послала им воздушный поцелуй и вышла, закрыв за собой дверь. Лоренс повесил фартук на стул и сел напротив Джины.
