Я улеглась на кушетку, достала книгу, раскрыла ее у себя на коленях и снова стала перелистывать тяжелые страницы, хотя у меня совсем не было настроения. На первый взгляд на гравюрах были изображены самые обычные сцены из лондонской жизни восемнадцатого века. Но при ближайшем рассмотрении было видно, что это картины убийств. Мальчишки, которые вроде бы играли с животными, на самом деле мучили их. Мужчина бил палкой лошадь. Ребенок попал под колеса экипажа, а четверо судей в белых париках наблюдали за происходящим. На улице в неестественной позе лежала женщина. Я обратила внимание, что ее склоненная набок голова почти полностью отделена от тела, зияющая на шее глубокая рана явно нанесена еще до смерти. Ее запястье также было перерезано. В большой комнате под кирпичным сводом группа мужчин в студенческих шляпах собралась вокруг стола, на котором производилось вскрытие повешенного преступника, веревка все еще свисала с его шеи. Собака грызла отброшенное в сторону сердце, а кости варились в котле. Все это было проявлением зверской жестокости, калейдоскопом различных извращений.
Похоже, брат Майк не понял, какой ужас вызывают у меня эти гравюры.
— Хогарт проследил историю молодого человека, начиная от жестокого воспитания, толкнувшего его впоследствии на совершение убийства, и до самого конца, когда его повесили как преступника, а затем отдали тело на вскрытие. Он хотел показать, что жестокость заразна, имеет социальные предпосылки, которые и становятся причиной проявления жестокости. Его теория была весьма несовершенной, но вы никогда не задумывались о том, что воспитание и социальное окружение влияют на то, что люди попадают в тюрьму вроде Дитмарша? Когда я узнаю о детской преступности, о сиротских приютах, об отцах-алкоголиках и матерях-проститутках, то невольно задаюсь вопросом: имеем ли мы право запирать этих людей в стенах тюрьмы?
— Значит, вот что пытался сделать Кроули? Рассказать о жизни в Дитмарше? — Я не разделяла точку зрения, которую только что высказал брат Майк, но мне хотелось узнать больше.
— Не уверен, — ответил он. — Я не уверен, что мы можем полностью постичь такую сложную вещь, как значение жестокости и ее причины. Мне кажется, чтобы полностью понять мотивы и причины, которые вызывают жестокость, мы должны изучить все противоречивые теории и согласиться, что они одинаково верны. Я, например, считаю, что Хогарт уделял недостаточно внимания такому понятию, как зло. Не думаю, что социальные реформаторы знали, как лучше всего бороться с проблемой зла.
Я бы скорее назвала это тайной зла. Но он говорил о проблеме, будто существование зла было сложным вопросом, требующим разрешения. Как математическая задача или сложный ремонт.
— А в чем заключается проблема зла? — подхватила я нить, которую он мне бросил, и пыталась понять, в какой лабиринт она меня заведет.
— Как человек, знакомый со множеством разных учений, я могу сказать, что есть ряд важных вопросов. Можно ли утверждать, что сатана ответствен за все зло на Земле? И если да, почему всемогущий Господь позволяет сатане так часто влиять на поступки людей? Или вся ответственность лежит на Боге? Тогда почему же мы говорим о своей любви к нему или о том, что созданы по Божьему образу и подобию? А возможно, Бог и сатана — всего лишь плод суеверий и зло является продуктом химических, социальных или психологических факторов? В зависимости от того, какую точку зрения вы принимаете, возникают новые вопросы. Как нам поступать со злом? Вырезать его, как злокачественную опухоль? Убить, как чудовище? Изолировать, чтобы оно больше не причиняло нам вреда? Ненавидеть грех или простить грешника и помогать его духовному возрождению?
— Вы говорите о вещах, которые находятся вне моих служебных обязанностей, — сказала я.
— Как и моих, — ответил он.
Повисла пауза, и я потянулась, думая, что бы еще сказать.
— И каков же ответ? — спросила я.
— Любовь, — ответил он. Это слово казалось таким неуместным, что я усомнилась, правильно ли расслышала. Однако переспросить постеснялась.
Я поблагодарила его за звонок, и мы пожелали друг другу спокойной ночи. Мы абсолютно разные, и все же я рада общению с ним и той небольшой поддержке, которую он мне оказал.
Я видела лица людей, которые творили то, что остальные считали дурными поступками, но, как правило, их разум был затуманен или настолько ничтожен, что жестокость можно было списать на психическое расстройство. Духовники объясняли это с религиозной точки зрения. Социальные работники говорили о тяжелой жизни и о дурном воспитании. Но для нас, тех, кто работает в тюрьме и регулярно сталкивается с агрессией и лживостью этих людей, подобные теории кажутся несусветной чушью. Многие считают нас грубыми, жестокими, толстокожими, обделенными интеллектом и не способными на сочувствие. Но я искренне полагаю: нужно уметь отстраняться от личных переживаний, быть самоуверенной, безразличной и даже немного жестокой, иначе не справишься.
Я заснула прямо на кушетке, где обычно отдыхала, когда становилось неспокойно на душе, и проснулась от звонка телефона. Сначала подумала, брат Майк решил продолжить разговор, но голос принадлежал другому человеку.
— Значит, ты это сделала. — сказал он, а затем спросил: — И как ты себя теперь чувствуешь?
Мне показалось, я узнала голос. По крайней мере у меня возникло такое ощущение.
— Как я себя чувствую? Кто это звонит?
— Они хоть знают, какая ты б…?
И тогда я поняла, что означает звонок. Я села и снова попыталась выяснить, кто звонил. Некоторое время человек на другом конце провода просто дышал, спокойно и без страха, а затем повесил трубку.
Я проверила определитель и увидела незнакомый номер. Посмотрела на улицу через щель в шторах, но заметила лишь занесенные снегом машины и деревья. Я легла в кровать и попыталась уснуть, но перед глазами снова возник образ Кроули. Неужели я никогда не смогу выбросить из головы эту тень повешенного? В шкафчике в ванной у меня хранятся таблетки от бессонницы, но я не хотела принимать их теперь, когда за мной, возможно, следят. Кто это? Какой-нибудь упившийся надзиратель или бывший зэк, который освободился и решил развлечься? Я положила мое наградное оружие под книгу на прикроватном столике. Естественный поступок, когда знаешь, что тебе может угрожать опасность.
Через несколько часов, в тусклых предрассветных сумерках, телефон позвонил в третий раз. Я ела кексы с изюмом и смотрела телевизор, стоящий на кухонном столе. Из-за бессонной ночи я чувствовала легкое недомогание и дурноту. Взглянув на определитель, поняла, что звонят из местной газеты. Они докучали предложениями продлить подписку, но мне надоело складывать в углу непрочитанную макулатуру, поэтому я уже не первый месяц выдерживала их непрерывную осаду. На этот раз я даже обрадовалась знакомому раздражителю и едва не сняла трубку. Но затем одернула себя, осознав, для чего мне могли звонить.
Наверняка кто-то из газетчиков хочет поговорить о происшествии в Дитмарше.
Им стало известно о Кроули. И о том, что я его нашла. Пропавший заключенный, которого считали сбежавшим, на самом деле погиб страшной смертью в Городе. Я не хотела общаться с представителями прессы. Подождала, пока включится автоответчик, и через минуту проверила запись. Ничего.
