Оливия почувствовала боль в запястьях, когда он понес ее к кровати. Она попробовала лягнуть его, но тут же оказалась на постели под ним, и рот ее был закрыт поцелуем. Попытки оттолкнуть его ни к чему не привели, и вскоре она перестала сопротивляться и только жалобно постанывала. Он лежал на ней, но теперь их тела не разделяла даже тонкая ткань ее рубашки, как это было в аббатстве, и она кожей чувствовала его живое, теплое, трепещущее тело, его сильные мышцы. Сопротивление пришлось прекратить. Остались только дрожь и тяжелое, прерывистое дыхание. Остался этот ласковый, успокаивающий шепот:
— Перестань биться, маленькая птичка. Не надо сопротивляться. Лежи спокойно. Расслабься.
Он развязал шнурок и стянул с себя последний остававшийся на нем предмет одежды, а затем вновь схватил ее за запястья, когда она попыталась его оттолкнуть. Руки ее тут же были прижаты к подушке, и он впился в ее губы долгим поцелуем, от которого по жилам пробежал огонь, растопивший остатки сопротивления, закруживший в тумане сладких ощущений. Но все же нагота была слишком новой для нее и пугала. Она не могла более бороться и только стонала.
— Лоуренс, перестань. Я не хочу знать, я не хочу…
Но он не слушал ее и вновь поцелуем остановил бессвязную речь, словно закрыв дверь перед всеми мыслями, оставив в ней только одни ощущения. Сильная и ласковая рука лежала на ее обнаженном плече, она гладила, ласкала, призывала, а потом спустилась ниже, к груди, и Оливия вся изогнулась и снова забилась, почувствовав, как шершавые пальцы прикоснулись к нежным соскам. Она вскрикнула, и в этом звуке страх смешался с наслаждением.
Ласки и поцелуи продолжались, и, наконец она расслабилась, почувствовав сладкую, необъяснимую боль в области бедер и живота. Сопротивление ее было сломлено, и Лоуренс смог полностью отдаться страсти, не беспокоясь ни о чем ином. В неверном освещении она, как в тумане, видела, как двигаются его руки, как сильные пальцы изучают ее всю, гладят, дразнят, заставляют почувствовать реакции собственного тела, его удивительную отзывчивость. Ощущения были почти невыносимы. Вновь открыв глаза, она увидела, как его голова опускается ниже, и в следующий момент губы обхватили ее затвердевший сосок. Лоуренс начал посасывать, покусывать, поддразнивать его губами и зубами, и это произвело на нее сильнейшее действие. Вскрикнув, она дотянулась до его плеча и слегка прихватила его зубками.
— Так-то лучше, маленькая птичка. В эту игру мы можем играть вдвоем, правда? — с хриплым, низким смешком сказал он, не отпуская ее груди. Оливия вновь почувствовала страх.
— Лоуренс, больше не надо… прошу тебя…
— Нет, Оливия.
— Пожалуйста, хватит. Больше ведь ничего не будет, правда?
Она понимала, что будет еще многое, ибо она уже почувствовала, как что-то твердое прижалось к ее животу, и в ней самой жарким огнем разгоралось желание, потребность отдаться ему до конца. Она знала, что будет что-то еще.
— Не сопротивляйся, Оливия. Я не сделаю тебе больно. Я обещаю, что не сделаю тебе больно. Доверься мне…
— Нет, Лоуренс, нет…
Она задрожала под ним, но властные губы снова заставили ее замолчать, и вскоре руки уже ласкали внутреннюю сторону ее бедер. Она и представить себе не могла, что ощущения, которые рождали эти прикосновения, могут быть такими сильными и сладостными. Дотрагиваясь до самых сокровенных мест, он заставлял ее вздрагивать и стонать от непонятного, но страстного желания, и наконец она почувствовала, как его рука и колено мягко разводят ее бедра, и горячая, твердая плоть входит в нее. Внутри что-то взорвалось, и они стали одним целым. Оливия вскрикнула, и он замер, а затем снова начал двигаться. Веки ее полуоткрытых глаз затрепетали, а тело содрогнулось от наслаждения. Губы раскрылись, и она застонала. Их тела двигались теперь вместе, медленно, в едином ритме, ее ощущения разгорались как огонь, нарастали как лавина, чудесное, великолепное возбуждение волнами накатывало на нее, поднимая на гребне все выше и выше. А Лоуренс двигался все быстрее, все глубже погружаясь в нее, наполняя ее сладостной покорностью, полностью подчиняя себе. Быстрее, быстрее… Жар в ее теле превратился в ревущий огненный смерч, и тут она почувствовала, как его плоть вздрагивает в ней, и услышала его хриплый стон. Ослабевшая, все еще дрожащая от новых переживаний, она лежала под ним, купаясь в море сладкой истомы и лениво пытаясь припомнить, чего же это она так боялась. Но это ей не удалось.
— Ты больше не будешь плакать, моя маленькая птичка?
— Лоуренс… я не знала…
— Да, конечно, ты не знала.
— Ты про это говорил, что будешь, счастлив показать?
— Да, моя радость. Про это.
— И что, тебе было?..
— Было ли мне хорошо? Я никогда не был так счастлив в своей жизни, моя маленькая птичка. Это правда. А теперь тебе надо отдохнуть.
12
Завернувшись в остатки сорочки, Оливия стояла у окна, глядя, как над горизонтом появляются первые лучи света. В руках она держала увядший розовый венок, который вчера украшал ее волосы, а теперь своим видом напоминал, что время прошло и многое изменилось, в том числе и сама Оливия. То, что произошло этой ночью, было самым волнующим переживанием за все семнадцать лет ее жизни. Лоуренс сдержал слово. Он не причинил ей боли, и когда взял ее во второй раз, она уже не испытывала никакого страха, только наслаждение. «Обрезав ей крылышки», Лоуренс накрепко привязал ее к себе, и эта привязь была сильнее, чем самые крепкие путы на ногах сокола.
Лоуренс не спал. Он видел, как она молча ходила по комнате, как бросила взгляд на шкаф, на котором лежал ключ от спальни, и как рассеянно пощипывала свой венок, и понимал, в каком направление текли ее мысли. Ее вспышка ярости действительно была вызвана глубоко спрятанным страхом, поэтому, открыв ей мир телесных радостей, он дал ей возможность переоценить свое положение. Он не собирался так набрасываться на нее в эту ночь, но в тот момент следовало немедленно, что-то предпринять. Наверное, у нее останутся синяки.
— Иди сюда, маленькая птичка.
От звука его голоса Оливия вздрогнула. Руки инстинктивно плотнее запахнули на груди полы разорванной рубашки, хотя она и продолжала стоять к нему спиной.
— Послушай меня, Оливия, — повторил он мягко, но настойчиво.
Медленно и словно неохотно она подошла к кровати и остановилась. Он приподнялся и притянул ее к себе, сбросив с ее плеч сорочку. Прикосновение его пальцев к груди пронзило ее огнем, и Оливия схватилась за покрывало, чтобы спрятать свою наготу от дневного света. Но он удержал ее руку, мягко посмеиваясь над ее смущением.
— Нет, Лоуренс, пожалуйста, не надо… уже светает…
— Оливия, некоторыми вещами можно заниматься в любое время суток, и любовь входит в число таких вещей, Я хочу, чтобы ты все видела. Это очень красиво!
— Лоуренс, отпусти меня. Позволь мне одеться. Мне холодно…
