— До тепла теперь далеко, — сказал Луис. — Соберите коней и идите домой. Я не хочу вас убивать. Крови и так достаточно.
Норманн выхватил меч, готовясь к бою. Он был высокий, гораздо крупнее Луиса. Луис старался видеть в нем противника, а не потную от страха добычу.
— Ты, никогда не сражающийся. Ты, со сломанной рукой и своими колдовскими штуками. Ты не хочешь убивать меня?
Он указал на землю между ними. Луису, кожи которого сейчас не касался камень, он казался неуклюжим и медлительным существом. Он подумал, что мог бы убежать, но тогда ему придется оставить парня во власти этих людей или холода. Филосе издал крик и бросился на него. Враждебность норманна эхом откликнулась в сердце Луиса. Меч согнулся в дугу, но Луис отвел плечо и дал ему просвистеть мимо. А затем воткнул свой нож в глаз Филосе. На лицо ему брызнула кровь, а норманн схватил его за плечи, словно приветствуя старого друга. Через миг он уже висел на нем мертвым грузом и Луис, отступив, дал ему упасть на землю.
Он облизал губы. Нет. Кровь. Нет. Луис. Нет. Волк внутри него был на свободе. Атакуя, норманны с криками кинулись к нему. Он рвал и резал, ломал суставы и кости, рассекал кожу. Здоровые пальцы снимали кожу, словно хрустящую корочку с пирога, сломанная рука не доставляла ему никаких хлопот. В нем, словно восходящее солнце, заполняющее все затененные уголки долины, росли возбуждение и восторг. Один из воинов попытался убежать. Луис с воем кинулся за ним через лес. Человека, который дал бы норманну убежать, полностью вытеснил волк. Он слышал частый возбужденный ритм и знал, что это бьется его волчье сердце. На его языке и в носу были соль и металл. Бегущий воин споткнулся о корень дерева. Он восхитительно ковылял, каждым своим шагом маня напасть и убить. Луис не убил его одним ударом, а прижал к земле, наслаждаясь его паникой и отчаянными попытками бороться, а затем и его смертью.
Разгоряченный, он сидел среди человеческих тел. Внезапная тишина успокоила его, и он обошел трупы, втягивая носом запах каждого из них, запах крови. Нет, Луис. Нет. В его голове звучали стихи из Библии, греческие слова, которые эхом отдавались от стен великой Святой Софии Константинопольской.
Прибавь дров, разведи огонь, вывари мясо; пусть все сгустится и кости перегорят. И когда котел будет пуст, поставь его на уголья, чтобы он разгорелся, и чтобы медь его раскалилась, и расплавилась в нем нечистота его, и вся накипь его исчезла[5].
Едите плоть народа Моего и сдираете с них кожу их, а кости их ломаете и дробите как бы в горшок, и плоть как бы в котел[6].
Луис хихикнул, из его носа потекла жидкость. Он тронул ее пальцем и лизнул палец. Кровь. Он счистил плоть с зубов. Биение сердца становилось спокойнее, медленнее.
— Здесь что-то не так, сынок, — это был его собственный голос, он говорил вслух.
Снег вокруг был красным.
— В этом странном месте весь снег красного цвета?
Слова, будто поплавки, шлепались в воду его сознания. Человеческие мысли вились вокруг них, и, подцепив их, он наконец вытащил их на поверхность разума.
Не делай этого, Луис. Нащупав в башмаке камень, он вытащил его и провел по его поверхности пальцем. Прикосновение голыша к коже успокоило его.
Он огляделся — весь снег был красным от крови. Нет, Луис. Он крепко сжал камень. Правая рука еще не совсем зажила, но уже работала.
Сколько же времени понадобилось бы ему, чтобы измениться, превратившись в того, кем он был на берегах Днепра? С камнем на шее этого бы никогда не произошло. Сейчас это спасло его, и он сделал самое важное — снова сжал его в руке.
Волчий вкус не признавал человеческого разума, и, пока он главенствовал в его мыслях, казалось очень странным снова взять камень, повернуться спиной к запаху крови, витающему аромату паники и наплывающему волнами духу теплого мяса.
Он попытался привязать голыш на шею, но не мог справиться. К нему вернулся человеческий разум; ему очень хотелось положить камень в кошель и держать его там, пока не заживет рука. Сколько на это нужно времени? Несколько дней. Но к тому моменту он может окончательно стать волком. Человеческая плоть питала волка, жившего в нем, и он расцветал, с каждым появлением становясь все крепче физически и духовно.
Он сжал камень в кулаке. Если кони все еще здесь, то к утру, когда волк успокоится в нем, он сможет ехать верхом. Сначала он проверил костер и убедился, что огонь еще не погас. А потом пошел в лес по следам Гилфы.
Он легко нашел мальчика — тот прятался на берегу замерзшего ручья.
— Ты жив! — вскрикнул он.
— Тебе надо завязать на мне вот это, — сказал Луис, держа в руке голыш.
Мальчик взял камень.
— Ты весь в крови.
— Ее было полно в этих людях, — ответил Луис.
Паренек издал смешок, но Луис не шутил. Его ум был тяжелым, как свинец. Буквальным. В этих людях было полно крови, а теперь ее в них почти нет.
Они пробрались сквозь заросли деревьев к усеянной телами поляне. Гилфа перекрестился.
— Клянусь Тором, ты силач! — восхищенно произнес он.
Подбежав к трупам, мальчишка принялся снимать с них все, что имело ценность. Он взял кольца, рубашки, уцелевшие ремни, четыре кошелька и самый лучший меч. Одну за другой он предлагал все эти ценности Луису, но тот отвернулся, и Гилфа снова поспешил к распластанным на земле телам, словно боялся, что они встанут и потребуют свое добро назад, если он не поторопится. В двух плащах, с унизанными кольцами пальцами, с двумя мечами и четырьмя кошелями, висящими на поясе, он выглядел точь-в-точь пиратом, и, наткнись они на норманнов, ему бы не прожить и секунды.
— Я нашел пару подходящих башмаков! — воскликнул он, стоя перед Луисом. — Хорошие, подойдут хоть самому герцогу. — И он вытянул вперед ногу.
С юга до Луиса донеслись какие-то звуки. Резкий, пронзительный вой, словно звуковая петля, потянул его за собой. Мальчик ничего не услышал, он только сказал, что поищет, нет ли у норманнов какой-нибудь еды при себе.
Они провели ночь у костра, закутавшись в норманнские плащи. Гилфа старался не слишком пялиться на Луиса, но взгляд его то и дело останавливался на нем.
— Что это за камень, сэр?
— Якорь, — ответил Луис.
— Для крошечного корабля.
— Я проклят судьбой, — сказал Луис. — Камень охраняет меня от проклятия.
— Тогда в нем сильная магия, — заметил Гилфа.
— В нем противостояние магии. Он ее прекращает.
— Но иногда ты выбираешь проклятие. Ты его снимаешь.
Луис поворошил головни.
— В центре мира сидят три женщины и плетут судьбы людей. Это все языческие враки, так мне говорили. Я видел этих трех женщин. Они плетут прочную и тонкую нить. Можно попытаться выпутаться из нее, но даже если попробуешь, то запутаешься еще больше.
