По неосторожности она сообщила бедняге, что к дамам не поворачиваются спиной, и с этих пор, выходя, он всегда пятился, то и дело спотыкаясь и едва не падая. Он пытался нащупать дверь, шаря рукой позади себя, а Элиза ему помогала: «Правее! А теперь левее!» И смеялась, когда он все-таки стукался головой о скорлупу.
Еще ей нравилось знакомить Пюре с новыми выражениями, например: «умывать руки», «витать в облаках», «шито белыми нитками». Смысл их оставался для Пюре туманным, но он старательно повторял все, что говорила Элиза. Время от времени она получала от него такие признания: «Вы же меня знаете, барышня. Я немного мечтатель, поэтому часто умываю руки, когда шью белыми нитками…»
При этом Пюре запрокидывал голову и хлопал ресницами. Невероятно трогательное зрелище!
Элиза съела еще один картонный блинчик.
— А вы? — предложила она следующий Пюре.
— Нет, спасибо, — отказался он.
— По-прежнему на диете? — поинтересовалась Элиза с улыбкой.
Пюре давно уже был недоволен своими пухлыми коленками.
И признался Элизе, что соблюдает особую диету.
— Нет, на этот раз дело в зубах.
— В зубах?
— У меня новые зубы.
— Из чего?
— Из хлебных крошек.
— Вот оно что! Недаром я заметила, что вы сегодня особенно красноречивы. Браво!
Скромный Пюре зарделся.
— Вы слишком снисходительны к моим криворечивостям, — поблагодарил он. — Еще я хотел вас предупредить: он вернулся.
Элиза расправилась с третьим блинчиком, словно ничего не слышала. Но Пюре повторил:
— Хозяин вернулся. С ним молодой незнакомец, который приезжал летом. Я не настаиваю на своей проницательности, но мне кажется, что-то готовится.
— Мне до этого дела нет, — заявила Элиза. — А до хозяина тем более.
— Такое напечатление, что вы его недолюбливаете.
— Ваша наблюдательность выше всяких похвал, дорогой Пюре.
Пюре скромно потупился.
— Посплю, пожалуй, — сказала Элиза.
Она снова растянулась на кровати. Пюре не двинулся с места. Элиза привстала.
— Что-то еще? — спросила она.
Пюре явно испытывал величайшую неловкость. Стоял и постукивал ногтем по своим новым зубам из хлебных крошек.
— Я… Я бы хотел получить тарелку…
Элиза бросила на него сердитый взгляд и вытащила тарелку, которую успела припрятать.
— У вас глаза даже на пятках, солдат Пюре?
— У меня не глаза, у меня маленькие стрелы, — откликнулся он, на радостях согнувшись в низком поклоне.
Пюре быстренько забрал тарелку, которую Элиза собиралась разбить на острые осколки: не будет теперь стрижки на зиму и нового побега. Огорченная, она вытянулась на матрасе.
Пюре слегка наклонился над ней.
— Не шевелитесь, — произнес он, — я заберу свой ключ, который вы засунули под матрас.
Элиза про себя рассмеялась. Цирк да и только! Это представление они разыгрывали каждый вечер. Но вопрос задала суровым тоном:
— Чего еще не хватает? Может, и шнурки вам отдать?
— Именно, именно. Буду весьма благодарен. Я их где-то вчера потерял.
Элиза вытащила два черных шнурка. Она вплела их в коротенькие косички, которые уже получались из отросших волос. Изысканная вежливость не мешала Пюре быть крайне добросовестным в исполнении служебных обязанностей.
— Было бы куда лучше, если бы вы ходили в домашних тапочках, — посоветовала Элиза, снова ложась. — У вас не было бы проблем со шнурками.
К домашним тапочкам Пюре приобщила Элиза, подарив ему пару, которую сделала своими руками. Пюре называл их «тюфельки» и обожал без меры. С недавних пор он стал надевать их реже, опасаясь воров.
— У меня есть завистники, — повторял он с удовлетворением.
Пюре спрятал шнурки в карман.
— Чудесно. Все на месте. Полный комплект. Спокойной ночи, барышня.
Пюре попятился к двери, ударился, споткнулся и вышел, хромая.
В двух шагах от Западного Яйца, по другую сторону воздушного моста, находилось Восточное Яйцо, и сейчас оно было освещено. Лео Блю принимал ванну. Белый пар вырывался из комнаты и стелился по полу. В воздухе витал сладкий запах масла из весенних почек. Арбайенн стоял неподалеку от ванны. Пар подползал к его ногам. Лицо Арбайенна было суровым.
— Вы знаете, как я доверяю вашей интуиции.
— Знаю, Арбайенн, — отозвался Лео, погрузившись в воду по подбородок.
— Я прошу вас соблюдать крайнюю осторожность. Этот юноша полгода тому назад пришел к вам и предложил помощь. Мне бы хотелось назвать вашу встречу счастливым случаем. Но я ему не доверяю. Столько лет он вами пренебрегал — и вдруг, пожалуйста!
— Под его началом тысяча дровосеков!
— Именно!
— Он нам нужен.
— А мы? Мы ему нужны?
— Разумеется, — дернул подбородком Лео. — Мы всем нужны!
Минос Арбайенн сдвинул брови и взглянул на хозяина, который нежился в ванне из голубиного когтя. Советник подошел к светящейся лампе и опустил край платка, накинутый на шар со светляком. Свет стал менее ярким.
Временами Арбайенну хотелось уйти и снова стать охотником на бабочек. Распроститься с этой непосильной борьбой. Его удручала заурядность окружения.
Но уж кого нельзя было заподозрить в заурядности, так это Лео Блю. Он был сумасшедшим и гениальным! Только ради него Арбайенн пошел на эту неблагодарную службу. Все остальные вокруг были ненадежными трусливыми болванами.
— Я сообщаю о своем беспокойстве., потому что никогда с вами не лукавлю, — отрывисто бросил Арбайенн Лео. — Когда я говорю одному из своих людей: «Открой светлячка, стало уже темно!», то прекрасно знаю: светлячок вовсе не светлячок. Но я говорю так, как говорят все. Я хочу, чтобы меня поняли. Хотя так же, как вы, знаю, что светлячок на самом деле колеоптер[5]. Но я снисхожу до невежд и говорю, как они, чтобы быть понятым. Но вам, Лео Блю, я говорю все как есть. Как говорил вашему отцу. Вам я говорю правду. Нильс Амен, который стал вашим другом, не внушает мне доверия.
Лео выслушал советника молча. Потом погрузился в воду с головой и пролежал так не меньше минуты. Вновь появившись на поверхности, он ничуть не задыхался.
