Караваджо выхватил из рапиру ножен. Тонкий звон задрожавшего металла отдался в руке и во всем теле.
Рануччо прыгнул вперед – Караваджо парировал первый выпад. Клинок противника был дюймов на шесть длиннее, чем у Караваджо. Караваджо ловким движением отвел шпагу Рануччо и направил свое оружие ему в плечо. Острие разорвало ткань камзола, и художник почувствовал, что задел вражескую плоть.
Рануччо отскочил и стал ощупывать левой рукой плечо, не отрывая от Караваджо злобных глаз.
Схватка вокруг них разгорелась не на шутку – на каждой стороне дралось не меньше тридцати человек. Удары стальных клинков звучали, как нестройный хор колоколов во всех церквях Рима.
Рануччо атаковал вновь. Караваджо парировал поворотом запястья и перенес тяжесть на правую ногу для рипоста. Рануччо едва успел отпрянуть от удара, направленного в голову, и снова пошел в наступление.
Его клинок казался Караваджо когтем, змеей, побегом некоего гигантского тропического растения. Горло пересохло, ноги молили о бегстве. Но шпага в руке толкала вперед: пролить кровь негодяя.
Рукоятки клинков сцепились. Караваджо присел и снизу нанес Рануччо удар кулаком в горло и одновременно пнул ногой в колено.
Силач пошатнулся. Художник схватил Рануччо за правую руку и освободил свой клинок. «Неужели сейчас я и вправду стану убийцей – не только для злых языков?»
И тут он полетел на землю. Не иначе, конь лягнул его в висок – такой силы был удар. Поднявшись на колени, Караваджо вслепую замахал шпагой, чтобы противник не поймал его врасплох.
Кто-то схватил его за шиворот, и он услышал голос Онорио:
– Микеле, это я.
Чуть проморгавшись, Караваджо узнал стоящего перед ним мужчину – это был старший брат Рануччо, солдат Джованни-Франческо. «Наверное, вот кто помешал мне нанести coup de grace[9], – догадался он. – Не дал прикончить мерзавца». Караваджо почувствовал себя как узник, отпущенный с галер. Убийцей он не стал.
Микеле с трудом поднялся на ноги. В глазах у него двоилось, в висках стучал молот. Онорио повел его к воротам.
Рануччо тяжело оперся на плечо брата.
– Еще увидимся, мазила, – проговорил он, едва ворочая языком.
– Чтоб оторвать тебе яйца, мудила, – подхватил Онорио и махнул рукой другим людям Колонны, приказывая расступиться. Несколько человек брели к воротам, слизывая с порезов кровь или перевязывая раны, но большинство смеялись и переругивались с людьми Фарнезе.
Они перешли площадь.
– Скорее, пока патруль не подоспел, – Онорио подозвал стройного бретера, даже после драки сохранившего аристократичную надменность. – Руфетти, нам бы врача, а?
Тот взглянул на Караваджо с нескрываемым ужасом.
– Быстро его ко мне, – велел он.
Караваджо поднял руку к виску, и пальцы его окрасились кровью.
* * *
Следователи уголовного суда нашли Караваджо в постели, в доме Руфетти, с ранами на шее и левом виске.
– После драки у дворца погиб от ран человек Фарнезе, – сказал один, пододвинув стул к кровати.
– Какой драки? – Караваджо тронул повязку на горле и закашлялся.
Следователи переглянулись. Сидящий, худой и тщедушный, с землистой кожей, прищурился, его товарищ погладил густую черную бороду. Они уже поняли, как пойдет беседа.
– У дворца Фарнезе на этой неделе пролилась кровь. Во двор ворвались люди семейства Колонна. В драке участвовало более двухсот человек.
Караваджо чуть было не поправил его, сказав, что их было не более шестидесяти, – но вовремя заметил, как подался вперед тощий следователь, ожидая, что художник угодит в расставленную ловушку.
– Немало. Кто-нибудь пострадал?
– Как я уже упоминал, погиб один из людей Фарнезе.
– Да упокоит Господь его душу.
– Говорят, что и ты там был.
– Ничего подобного. У меня слишком много работы. А кто говорит-то?
– Надежный свидетель.
– Стало быть, я его не знаю. В любом случае мне не до потасовок. Я вообще-то пишу портрет Его Святейшества.
Худой беспокойно заерзал на стуле, но его соратник склонился к Караваджо, положив руку на спинку кровати:
– А мы слышали, что работа над портретом уже закончена.
– Мы с кардиналом-племянником еще не решили насчет рамы. Можете его спросить.
– А что, можем и спросить, – бородатый следователь погрозил Караваджо пальцем, но его товарищ прищелкнул языком.
– А с тобой что случилось? – спросил он, вынул из кармана табличку и что-то нацарапал на ней стилосом.
– Напоролся на собственную шпагу, – Караваджо попытался изобразить смущенный смешок. – Сверзился с лестницы неподалеку отсюда.
Стило снова заскребло по табличке.
– Где?
– Не помню. Я, понимаете ли, выпивши был.
– Поди, с кардиналом-племянником выпивали? – уточнил широкоплечий следователь.
– Иисус с тобой, Козимо, – прошипел его товарищ. – Тебя кто-нибудь видел? Кто тебя поднял, когда ты упал?
– Никого рядом не оказалось.
– А как ты попал сюда?
– К счастью, я заметил, что нахожусь рядом с домом моего друга, адвоката синьора Руфетти.
Следователи снова переглянулись. «Зарубите себе на носу, господа хорошие: у меня есть друзья, которые знают закон».
– Больше мне нечего добавить, – завершил Караваджо.
Он прислушался к удаляющимся по лестнице шагам: следователи ушли несолоно хлебавши. Когда он сглотнул, ему показалось, что горло сейчас взорвется.
К вечеру Онорио принес ему вина. И пока Караваджо пил, сидел на краю его постели.
– Кто-то из людей Фарнезе погиб, – Караваджо опустил бутылку на бедро.
Онорио раскраснелся от волнения, глаза его блестели.
– Ага. Так, мелкая сошка.
– А что бы сказали, если бы умер я?
– Сказали бы, что тебе следовало убить Рануччо, когда выпал шанс, – Онорио хлопнул друга по колену. – Не бойся запачкать руки кровью. Иначе не станешь мужчиной.
Караваджо прищурился.
– Так это ты убил человека Фарнезе?
– Отдай бутылку, cazzo, – в голосе Онорио звенело возбуждение. Он сделал хороший глоток.
Караваджо содрогнулся. Теперь, когда он узнал, что Онорио лишил человека жизни, тот показался ему чужаком, словно явившимся из мира, населенного мертвецами.
– Я тут лежал и думал, – сказал художник, – как близко я подошел к смерти. Еще немного, и все было бы кончено.
