– Да вы ему проверку устройте, он хамзу вместо подставки на алифе напишет… или на строке! – настаивал я.
– Тихонько, я сказала… Удов Коран, между прочим, на украинский перевел, а что ты?
– А я составляю учебник.
– Какой еще учебник?
– Скоро узнаете.
– Мы собрались Реуцкую выгонять, – сказала заведующая.
Мать студентки вытерла новые слезки. Мне хотелось слизать эти слезки и проорать: зачем ей арабский, дура?! Не плачь, отдай ее в швейное училище или пусть идет работать официанткой!
– И правильно делаете, – сказал я. – Выгоняйте.
Реуцкая поджала пухлые губки и опустила голову.
– Позанимайтесь, пожалуйста, с моей дочерью дополнительно? – попросила мать.
– Какой смысл? – спросил я. – Арабский – это вам не игрушки. Тут всю жизнь угробить надо. И одной жизни не хватит. Десять часов в день учить, и то не выучишь.
– Она будет стараться, пожалуйста, – взмолилась мать.
– Буду стараться, – прошептала Реуцкая.
– Пятьдесят гривен за одно занятие, – сказал я.
Занимались мы два раза в неделю, обычно усаживались на четвертом этаже в маленькой аудитории под крышей, где никогда никого не было. Тишина. За окном кружатся крупные хлопья снега. Сидим за одной партой, перед нами раскрытый учебник. Реуцкая читает по слогам, я поправляю ее и думаю о ее ногах. Интересно, она случайно касается меня под партой? Интересно, зачем она прижимается ко мне плечом и так томно дышит.
– Что-то здесь совсем холодно, – шепчет Реуцкая.
– Странно, – говорю. – Мне совсем не холодно, батареи горячие. Жарко, как летом в Каире.
– Вы бывали в Каире?
– Не отвлекайтесь, – прошу я.
– А где вы еще бывали? У вас такие нежные руки.
– Никакие они не нежные!
– Вы играете на пианино?
– Еще чего!
А где мои руки?! Руки мои забрались под юбку.
Я трогаю ее грудь уже без всяких стеснений. Расстегиваю блузку, одна пуговица отрывается и катится по потертому паркету. Уверенный третий размер. Отлично! Что дальше? Родинка над пупком. Она целует меня в шею и облизывает горячим языком ухо. В брюках моих копеечных вспыхнул настоящий пожар. Пожарище. Сердце стучит, печень выпрыгивает, дыхание сбилось. Я отталкиваю ее и пячусь к двери…
– На сегодня все, – говорю я. – На сегодня хватит, спасибо.
В коридоре я застегиваю рубашку, поправляю галстук и жду, пока пройдет эрекция. Потом спускаюсь по лестнице, девчонки выходят из столовой, глядят на меня и посмеиваются. Парни у кабинета английского языка как-то странно хихикают. Будто бы все знают о случившемся!
У гардеробной меня останавливает профессор Удов, уж больно похож он на Хемингуэя: седая окладистая борода, хитрющие глазки, плечистый.
– Доброго дня! – говорит профессор.
– Ага… доброго, – отвечаю я. – Скажите, светило арабистики, а как вы напишете хамзу, если…
– Дружище, – говорит профессор. – Застегните ширинку… у вас же все торчит!
Вот что сказала мне студентка Реуцкая на следующий день:
– Поставьте мне на экзамене «отлично».
– С какой это радости? – спросил я.
– Да так просто.
– Вы еще попробуйте у меня «удовлетворительно» заработать.
– Вы поставите «отлично»… иначе…
– Иначе что?
– Иначе все узнают. Я сейчас же пойду в деканат и скажу, что вы ко мне приставали. Грязный… грязный преподавателишка! Любишь руки распускать?
– Ты сама полезла.
– Кто поверит? Я и расплакаться могу, между прочим.
Она скривилась, и по щекам действительно потекли слезы.
– Черт, – сказал я. – Черт. Не шантажируй меня, понятно? Поставлю я тебе, что хочешь, только отвали.
Я бы поставил, а ничего другого и не оставалось.
Глава 24
С генеральным директором запорожской компании «Транс-Сервис» меня свел Михаил.
Генеральный директор назначил встречу в парке Нивки возле колеса обозрения. На этом колесе мы много катались в детстве вместе с сестричкой и отцом. Мы обожали колесо, и сам парк очень любили, только вот с деньгами было туго, поэтому посещали мы парк крайне редко.
Пришел я на полчаса раньше, потому что боялся опоздать и едва не околел от холода. Парк пустовал, павильоны были закрыты, озеро замерзло, катамараны зимовали под навесом, и только чертово колесо медленно вращалось. В будке под колесом сидел смотритель и попивал чай, смотрел юмористическую передачу по портативному телевизору. Нарезав несколько кругов вокруг озера, я увидел, что к чертовому колесу подошел мужчина в черном пальто, за руку он держал маленького мальчика. Они о чем-то начали беседовать со смотрителем. Я подошел и прислушался.
– Вы Максим? – внезапно спросил мужчина.
– Да, – ответил я.
– Хорошо, я купил на вас билеты, пойдемте.
Мы сели в кабину, мужчина взял мальчика на колени и посмотрел по сторонам. Кабинка медленно поднималась и, наконец, достигла пика, под нами распростерся заснеженный Киев.
– Сколько вам лет? – спросил мужчина.
– Двадцать один, – ответил я.
– А выглядите на семнадцать.
– Так все говорят. Я считаю это своим преимуществом.
– И правильно делаете. Михаил – человек, которому я доверяю, сказал, что вы хороший переводчик. Это правда? У вас уже есть опыт?
– Я не буду себя нахваливать и придумывать, – ответил я, поглядывая в окно на косой дом у обрыва, где снимал комнату. Так вот как выглядит моя жизнь? Когда сидишь в комнате, то и представить не можешь, что твоя комната находится в каком-то там определенном доме, комната и есть – дом, разве нет? – Скажу лишь, что я стараюсь делать свою работу на совесть.
– Хорошо, у меня есть предложение. Нам в Сирию на гидроэлектростанцию требуется переводчик, причем очень срочно. Скопилась гора документации, да и ребятам на ремонтной площадке помощь нужна… что скажете? У вас есть опыт технического перевода?
– На днях я переводил статью о зерновых элеваторах, вот, пожалуй, и весь опыт моего технического перевода. Но я быстро учусь.
– Учтите, что выезжать надо в четверг, то есть послезавтра.
– Я согласен.
– Ладно, не спешите. Сколько вы хотите в месяц?
– Не знаю… – замялся я. – Тяжело сказать…
Он достал блокнот, выдрал из него листик и дал мне. Я щелкнул ручкой и написал сумму.
– Пойдет, – ответил генеральный директор.
