– В чем дело? – спросил мой отец, изменившись в лице.
Женщины принялись что-то объяснять, но говорили все разом, поэтому было очень шумно, и ничего нельзя было понять. Отец сначала пытался расслышать, что они говорят, но потом не выдержал и крикнул:
– Молчать! Встать! Ну-ка, Ксения, говори ты.
Ксения показалась мне старше всех. Все приутихли, и она чуть вышла вперед:
– Петр Федорович, спаси, помоги. Помоги нашим сиротам.
– В чем дело?
– Петр Федорович, ведь наши мужья с тобой воевали. Петр Федорович, ведь наши мужья по твоему приказу шли на пулеметы, выполняя твои приказы, погибали. Спаси ихних деток, помилуй.
– В чем дело, я спрашиваю?
– Петр Федорович, тебя не было, а тут нам личный досмотр устроили.
– Как это? Кто?
– Твой зам нас всех заставлял раздеваться, зерно искал и нашел у некоторых в рейтузах, в лифчиках. На всех бумагу составил, милицию вызвал. Ты знаешь, что нам грозит… Ты знаешь, что наши дети помрут с голоду. Ты знаешь, что нечего жрать, ты знаешь, что наши дети пухнут от голода!
И опять женщины упали на колени.
– Петр Федорович, помилуй! Сделай что-нибудь.
У отца задергалась щека, он рукой зажал ее, такого выражения лица я никогда у него не видел.
– Встать!! – крикнул он вновь.
Они встали, сбились все как-то в один уголочек, прижались друг к другу, лица у всех испуганные…
– Идите.
Они повернулись, вжали головы в плечи и тихонько вышли все гурьбой.
Отец схватил телефон и кому-то позвонил.
– Срочно ко мне!!
Зашел военный мужчина, поздоровался.
– В чем дело?
– Командир, я ничего не мог сделать.
– Рассказывай.
– Устроил здесь досмотр женщин. Выискал у некоторых в нижнем белье зерно. Вот документы.
– Вань…
– Петр Федорович, ничего не мог сделать, единственное, я их еще не зарегистрировал, ждал вас, командир, что скажешь.
– Ваня…
– Командир, если прикажешь, я готов.
– Нет, Ваня. Эта гнида сама сделает. Иди, будь у себя.
Он опять позвонил, еще кричал в трубку. Потом зашел довольно молодой мужчина, я его часто видел, он назывался замом отца. Неожиданно мой отец начал говорить с ним такими словами, каких я от него ни разу не слышал. Бывало, мы с мальчишками игрались, кто какие матерные слова знает, но из уст моего отца… Я от удивления раскрыл рот.
Когда отец на минуту замолчал, тот тип говорит:
– Я не позволю воровать государственное зерно разным всяким.
Отец побагровел от гнева. Мне казалось, он сейчас его задушит, бросится на него и разорвет голыми руками. Но он сдержался, и я услышал:
– Ты гнида. Ты живешь только потому, что их мужья грудью заслоняли тебя, что их мужья погибли, чтобы спасти тебя, гниду. А ты, ты же знаешь, что их дети помрут, если они эту горсть зерна не унесут.
– Это воровство, а за воровство надо в тюрьму сажать.
– Ты – гнида.
После тех слов, которые папа говорил до этого, называть его гнидой – это звучало почти ласково.
– Сегодня же заберешь все бумаги.
– Я не могу этого сделать.
– Если ты этого не сделаешь, ты не доживешь до утра.
Папа сказал это таким твердым и мощным голосом, что у меня по спине пробежали мурашки. Зам повернулся и ушел.
Отец взял трубку и снова набрал чей-то номер.
– Оставайся. Сколько нужно, столько и оставайся на месте.
Отец занялся делами. Приходили люди с бумагами, он читал, иногда подписывал, иногда делал замечания. Часто звонил телефон, он отвечал.
Потом отец вспомнил обо мне. Я сидел в углу, сжавшись от испуга. Он взял меня за руку:
– Ты ничего не слышал.
– Нет, не слышал.
Я был сильно напуган.
– Пойдем домой.
Мы только вышли за проходную, а там опять те же женщины, сбившиеся в стайку, смотрят на отца. Отец только перешагнул порог, как они опять упали на колени. У отца задергалась щека.
– Встаньте, прошу вас, встаньте. Все, что от меня зависит, я сделаю. Встаньте и идите домой.
Они нехотя поднялись и плотно прижались друг к другу. Отец быстро пошел вперед, тащил меня за руку. Я обернулся, а женщины все так же стояли, сбившись в кучку.
Мы пришли домой. Мать, увидев отца, чуть не выронила из рук вязание.
– Петь, что случилось?
– Ничего.
Отец полез в шкаф, открыл дверку, ключ от которой был только у него, достал пистолет, обойму, патроны. Затем сел, разобрал пистолет, протер, смазал. В обойму вставил патроны – они всегда отдельно у него лежали. Я ожидал, что он сейчас наденет кобуру как всегда, но в этот раз он этого не сделал. Взял пистолет, засунул за пояс, прикрыл свитером, набросил куртку…
– Ты вернешься? – спросила испуганная мать.
– Обязательно.
Прошло много времени, я не спал. Наконец, я услышал звуки – отец пришел. Мама тоже сидела на кухне, вязала носки; горела керосиновая лампа, чуть притушенная.
– Уладил?
– Да. Все уладил.
Я вышел и спросил:
– Пап, он доживет до утра?
Отец посмотрел на меня и улыбнулся.
– Конечно, я ему просто мозги вправил. Они у него немножко пошатнулись, а я ему вправил. Иди спать, не волнуйся.
Мне это событие врезалось в память. Потом на следующий день один из охранников, который любил купаться в Кубани, вдруг утонул, зацепился за корягу и не смог выплыть.
…Прошли годы, и как-то раз я случайно встретил одного человека, который напомнил мне об этой истории.
В те страшные годы, 46–47-е, люди голодали, есть было совсем нечего. С войны из мужчин почти никто не вернулся. Остались одни женщины и дети. Работали они тогда на спиртзаводе. Лопатили зерно, чтобы оно не горело Это была самая тяжелая, пыльная и грязная работа. После работы иногда охранники проверяли, чтобы женщины не воровали зерно. И вот однажды в отсутствие моего отца его заместитель, считавший себя начальником, решил проверить, не прячут ли женщины зерно в рейтузах и лифчиках. Все охранники отказались от такой проверки, но один все-таки согласился – вызвался, чтобы «протрусить». Это было позорище: заставляли женщин раздеться до нижнего белья, проверяли, нет ли зерна. Охранник выискивал у них спрятанные зерна. У восьми женщин нашел по горсти пшеницы, были составлены документы, потом вызван следователь.
