– Эмигранты не все обозлённые. И «зависеть» неправильное слово – просто жить вместе. Язык выучишь, есть масса профессий, которые может освоить мужик в сорок пять лет. И совсем не обязательно рвать связь со страной – пиши себе, ты же журналист, глаголом жги сердца людей.
Они теперь часто говорили на такие темы – чаще, чем хотелось бы Лёше.
Кора всё пыталась привязать ему к уху вечевой колокол.
А он сопротивлялся изо всех сил – частная жизнь была намного интересней общественной. Ему с Корой хотелось говорить только о любви.
– В твоей натуре самое нежное место – это пупок, – переводил он разговор на более приятные темы. – Он понимает меня лучше всех – это мой пуп земли. Всё остальное – выставленные против меня локти и колени. Нельзя быть такой непримиримой.
– Я хочу совершенства в любви. Жажду служения и послушания. Но только тому, кто достоин, кого сама выбрала.
– Не надо ни послушания, ни служения – мне и так хорошо. Ты моя внутренняя женщина. Анима. Душа. Я выпадаю с тобой из бренного мира. Прикасаюсь к вечности. Хочешь, я расскажу тебе о нашей любви?
– Хочу, – тут же откликалась она, устраиваясь поудобнее.
– Так вот… Истоки её – далеко в прошлом. Она возникает из Меры и имеет корнем Великое единство. Великое единство родит два полюса, а они уже родят силу тёмного и светлого. Любовь покоится на соответствии между небом и землёй, на согласии мрачного и радостно сияющего… Ты – мой Алтарь истины. У меня вот за то время, что я тебя не видел, развился нервный тик. Спрашивает у меня кто-нибудь, например: «Который час?», а я начинаю горько плакать – вот это любовь!
– А я начинала плакать, даже когда у меня время никто не спрашивал. Просто так – думаю о тебе и плачу.
– Это хорошо. Может, мы с тобой плакали в одни и те же моменты.
Иногда к ним присоединялся соседский кот, пробиравшийся в гостиную по оконному карнизу. Он был совершенно косой и поэтому казался потусторонне мудрым. Его сведённые к носу глаза как бы призывали перейти от земных глупостей к самой сути. Только вот суть всё время ускользала, по мере того как опустошались бокалы с шампанским. Зато приобретала смысл абсурдность окружающего мира. Они слушали музыку, говорили глупости и таяли от счастья. Они знали, что мир им враждебен – он мог взорваться в любой момент, как бомба с часовым механизмом, поставленная на известное только ЕМУ время. И только косой кот казался вечным в своей неземной муд рости.
– Знаешь, – говорила вдруг Кора, – известно, чем выше искусство вести беседу, тем ниже рождаемость. Хочешь, я рожу Тиме брата?
– Хочу, – отвечал он, не успевая подумать.
– И тогда мы сможем все вчетвером улететь навсегда? Господи, я, наверное, стану самой счастливой матерью.
Он знал, что эту тему лучше было не затрагивать. Но опять попался.
– Ко, любимая, жизни без компромиссов не бывает. Без них мы бы с тобой не встретились.
– Без них, Лю, мы бы уже давно были вместе. И навсегда.
– Ко, ты озадачиваешь. Я бы даже сказал, обескураживаешь. Ты же сама говорила, что любовь – это не уютное гнёздышко, любовь – это служение Богу. И это абсолютная правда. Любить можно не только вне брака, но и вне жизни. Я вот, например, собираюсь любить тебя и после смерти.
– Мало ли что говорила… Дура была – интересничала. Любви вечной, потусторонней, вселенской и божественной я предпочла бы обычный мещанский союз – ходить с тобой по магазинам, обсуждать всякую ерунду, планировать ближайшие каникулы наших отпрысков. Видишь, какая я земная, несмотря на все твои попытки моего обожествления.
– Ты хочешь совместить храм и кухню, сон и реальность, меня, пройдоху, и твою мечту обо мне – всё в одном флаконе. А так не бывает.
– А по-другому мне не нужно.
– А как же реальная жизнь? Всякие нажитые обязательства?
– Я и есть твоя жизнь, – уверенно объявляла она, почти душа его в объятиях. – Я и Тима, все остальные просто случайные попутчики, подставленные судьбой только для того, чтобы ты встретился с нами. Теперь, когда это произошло, они тебе больше не нужны.
В моменты таких откровений Лёше казалось, что говорит он не с Корой, а с самим собой.
Ему казалось иногда, что, если его просветить «правильным» рентгеном, обнаружится, что, собственно, от него в организме присутствует только оболочка, всё же содержимое внутри – Кора, свернувшаяся калачиком и заполнившая всё внутриутробное пространство, заменившая собой все органы, включая сердце и душу.
Тима на свой день рождения попросил собаку.
– Я сам собака, – сказал он, – поэтому хочу себе друга.
Кора сказала, что животное в доме – это самая лучшая терапия для таких детей. И они втроём отправились на Птичий рынок покупать пса. Там у мальчика случился один из самых острых приступов беспокойства. Он бегал между рядами, воинствующе размахивал руками, пытался открыть клетки со щенками и котятами, с птицами и хорьками, рассыпал корм, наступал на ноги покупателям и, ухватив с плеча пожилого дядьки попугая с привязанной к лапе верёвочкой, пытался запустить его в небо. Лёше с трудом удалось поймать ребёнка и, схватив в охапку, утащить с рынка. В машине он кричал и плакал, требуя купить и освободить «всех, всех зверей». Его успокоило только обещание Коры сделать это в её следующую зарплату – «чтобы денег на всех-всех хватило». Ей почему-то он верил беспрекословно.
– А собаку тебе подарю я, – пообещала она. – Вернее, уже есть одна, которая тебя выбрала и ждёт только, чтобы ты её забрал.
На следующий день, накануне его дня рождения (сами дни рождения отмечались всегда на даче всей семьёй), Лёша повёл Тиму, Галю и Кору в пиццерию, которую мальчик обожал. Кора явилась с сумкой, в которой сидело очаровательное лопоухое существо с весёлыми карими глазами и толстыми лапами. Тима был в восторге. Немедленно дал ему имя – Собака – и посадил к себе на колени.
– Собака – это огромное, тёплое, четырёхлапное счастье, – заявил Тима.
– Это ты, Тимофей Алексеевич, моё главное, огромное двухлапое счастье, – поцеловал его Лёшка в макушку.
– Теперь меня тоже звать Собакой. А не Тимой. Собакой быть намного лучше, чем Тимой.
На следующий день он конечно же взял свою Собаку на дачу и показывал всей семье «подарок Коры». И потребовал от всех, чтобы его называли новым именем – Собака.
– Только я самая грустная собака на свете. А Собака – самая весёлая. Поэтому нам хорошо вместе.
– А как же мы будем вас различать? – пошутил дедушка. – Позовём тебя, а придёт псина. Или наоборот.
– Это всё равно. Мы теперь всё время будем вместе, – ответил мальчик. – Ну, кто хочет, может называть меня Собака-Тима, – снисходительно добавил он.
Атмосфера сгущалась – в уютной дачной атмосфере запахло грозой.
