Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
— Мне вчера приснилось, что я ел байковые печенья.
Второй спрашивает:
— И что?
— Проснулся, гляжу — одеяла нет, — отвечает первый.
ИНТЕРВЬЮЕР: А-а…
ВОННЕГУТ: Я же сказал, вы не будете смеяться.
ИНТЕРВЬЮЕР: Мне кажется, вы предпочитаете Лорела и Харди Чаплину. Я прав?
ВОННЕГУТ: Я безумно люблю Чаплина, но между ним и аудиторией слишком большая пропасть. Он слишком явно гениален, в своей области он просто Пикассо, и это меня пугает.
ИНТЕРВЬЮЕР: Вы еще будете писать рассказы?
ВОННЕГУТ: Возможно. Я написал, как мне казалось, последний рассказ лет восемь назад. Харлан Эллисон делал сборник рассказов и попросил меня поучаствовать. Рассказ назывался «Большая звездная ебля». Кажется, я первый писатель, который вынес слово «ебля» в заглавие. Речь там шла об отправке к Андромеде космического корабля с боеголовкой, полной спермы. Мне это напомнило о моем хорошем индианаполисском друге, единственном друге из Индианаполиса, который у меня остался, — об Уильяме Фейли. Когда началась Вторая мировая война и все сдавали кровь, он удивлялся, почему вместо крови нельзя сдать кружку спермы.
ИНТЕРВЬЮЕР: Если бы ваши родители не разорились, чем бы вы сейчас занимались?
ВОННЕГУТ: Я был бы архитектором в Индианаполисе, как мои дед и отец. Я был бы счастлив. Мне до сих пор жаль, что этого не случилось. Забавно: один из лучших местных молодых архитекторов живет в доме, который построил мой отец для нашей семьи в год моего рождения — 1922-й. Мои инициалы, инициалы брата и сестры до сих пор украшают маленькие витражные окошки входной двери.
ИНТЕРВЬЮЕР: То есть у вас есть о чем ностальгировать?
ВОННЕГУТ: Да. Когда я приезжаю в Индианаполис, в моей голове вертится один и тот же вопрос: «Где моя кровать, где моя кровать?» И если город посещают призраки моего отца и деда, они, наверное, гадают, куда делись построенные ими здания. Центр города, где стояло большинство их домов, был превращен в парковки. Они, наверное, гадают, куда делось большинство их родственников. Они выросли в огромной семье, которой больше нет. Я захватил лишь самый кусочек этой большой семьи. И когда я учился в Чикагском университете и слушал лекции декана кафедры антропологии Роберта Редфилда про общину, которая, по сути, являлась стабильной, изолированной большой семьей, мне не нужно было дополнительно объяснять, насколько это прекрасно.
ИНТЕРВЬЮЕР: Что-нибудь еще?
ВОННЕГУТ: Да. «Балаган» стал первым американским романом, который полностью перешел на метрическую систему. Никто этого не заметил, поэтому мне приходится самому себя хвалить.
ИНТЕРВЬЮЕР: А кроме этого?
ВОННЕГУТ: Я недавно открыл для себя писательскую молитву. Я слышал про молитвы для моряков, королей, солдат и так далее, но никогда не слышал о молитве для писателей. Мы можем об этом упомянуть?
ИНТЕРВЬЮЕР: Разумеется.
ВОННЕГУТ: Она была написана Сэмюелем Джонсоном 3 апреля 1753 года, в день, когда он подписал контракт на составление первого полного словаря английского языка. Он молился за себя. Не знаю, может, 3 апреля стоит отмечать День писателя? Вот эта молитва: «Господи! Ты, кто поддерживал меня, помоги мне в трудах моих и в сем нелегком предприятии; и когда силы покинут меня, в день последний, во имя сего произведения, доверенного мне, помилуй меня, ради Иисуса Христа. Аминь».
ИНТЕРВЬЮЕР: Он явно хотел нести свой талант так далеко и быстро, как только мог.
ВОННЕГУТ: Да. Он тот еще был халтурщик.
ИНТЕРВЬЮЕР: А себя вы считаете халтурщиком?
ВОННЕГУТ: Отчасти.
ИНТЕРВЬЮЕР: А именно?
ВОННЕГУТ: Я дитя Великой депрессии.
ИНТЕРВЬЮЕР: Понятно. И последний вопрос. Будь вы комиссаром Соединенных Штатов по печати, что бы вы сделали, чтобы облегчить нынешнюю плачевную ситуацию?
ВОННЕГУТ: У нас нет недостатка в превосходных писателях. Нам не хватает надежной массы читателей.
ИНТЕРВЬЮЕР: И?
ВОННЕГУТ: Я бы предложил, чтобы все безработные писали изложения по прочитанной книге, прежде чем получат свое пособие.
ИНТЕРВЬЮЕР: Спасибо.
ВОННЕГУТ: И вам спасибо.
ЗНАКОМЦЫ
Из журнала «Политикс тудэй», январь — февраль 1979 года.
«Кому в Америке жить хорошо?» — любил допытываться мой отпрыск, вступивший в подростковый возраст, детский эквивалент менопаузы. Тогда я молчал, хотя знал ответ. Он актуален и сегодня: Уильяму Ф. Бакли-младшему. У меня в руках его пятнадцатая книга, сборник из ста тридцати с чем-то произведений, опубликованных (за одним интересным исключением) с 1975 года. Норман Мейлер называл себя одним из самых «скоростных» писателей. Бакли работает быстрее его раза в два минимум. Он, по собственному признанию, может написать колонку за двадцать минут, в год их выходит сто пятьдесят, плюс книга и множество обзоров, речей и статей, не считая телевизионных заставок. Собранные здесь вещицы безупречны — не только в части невероятного счастья (Мейлер ему тут, безусловно, не конкурент), но и как образцы остроумной комедии и отличного английского.
Он умелый моряк и лыжник, а также полиглот, музыкант, летчик и семьянин, учтивый и приветливый к незнакомцам. Больше того: он, как выпускник Йеля в его романе «Спасти королеву», ослепительно хорош собой! Его типично американские черты ярко выражены, но смягчены некоторой скромностью, сдержанностью (последние слова принадлежат самому Бакли — это описание его персонажа, Брэдфорда Оукса).
Когда я вижу мистера Бакли, каждый раз думаю — честное слово, без тени иронии: этот человек выиграл десятиборье человеческого существования.
Меня изумляет его сходство с гораздо более нелепым гением, комиком Стэнли Лорелом. Лорелу также удавалось заставить зрителя думать, что за красотой и серьезностью сокрыто что-то оглушительно смешное. Такое выражение лица не купишь и не выработаешь. Загляните в окно палаты для новорожденных любого роддома — оно есть лишь у одного из пятидесяти. Но потом с таким лицом трудно жить — только не для Лорела и Бакли.
Я бы миллион долларов заплатил за такое лицо.
При виде Бакли у меня возникает и такой вопрос: догадался бы он, что можно быть неподдельно смешным и при этом консерватором, если бы не его предшественник Г. Л. Менкен? Думаю, да. Такое лицо в сочетании с острым умом и высоким положением в обществе сделало бы его духовным сыном Менкена, даже если бы Бакли никогда не слышал про «Балтиморского мудреца».
Насколько серьезен он в своем консерватизме? Достаточно серьезен, чтобы посвятить ему свою жизнь, но что дальше? Идеалы, которые он защищает — идеалы традиционного республиканца, — были впитаны им с молоком матери. Еще до того, как ему надели первый подгузник, Бакли уже был богатым и талантливым, его окружала заботливая и предприимчивая родня — и он получил редкий дар огромного счастья, как я уже сказал. С тех пор ничего не изменилось, разве что жизнь становится все лучше и лучше.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
