— Ну-с, мне, видно, пора! — сухо проговорил Светицкий.
— Куда же вы так торопитесь? Сейчас обедать будем.
— Некогда мне: я мимоездом заехал!
— Пожалуйста, не капризничайте и оставайтесь!
— Я не барышня, Софья Александровна, чтоб капризничать!
Гусар откланялся и, кусая губы, бледный от волнения, повернулся и пошел по-прежнему напрямик через кусты.
— Куда же вы? — опять воскликнула Соня.
— Лошадь у меня там: я верхом! — долетел ответ, и голубой ментик исчез среди зелени.
Оставшиеся оба прислушались к удалявшимся шагам.
— Совсем сумасшедший! — проговорила Соня. — Зачем он приезжал?
Плетнев, сидевший все время молча, поднял на нее глаза.
— Он вас ревнует… — тихо сказал он.
— Он, меня?… — Недовольное выражение сбежало с лица Сони, и она расхохоталась. — Как это смешно! Меня ревнуют?… — проговорила она как бы самой себе и опять засмеялась. — Ужасно забавно знать, что тебя ревнуют!
Она села на скамейку.
— Совсем не забавно…
— А вы почем знаете? Скажите, вы ревновали кого-нибудь?
— Да.
— Кого?
Плетнев хотел сказать что-то и не смог: лицо его залилось краской от смущения и от сознания неприятного своего недостатка.
— Вас! — вдруг вырвалось у него.
— Вот вам и на! Значит, вы влюблены в меня? — Соня, принявшая слова Плетнева за шутку, несколько откинулась назад и, приложив ветку жасмина к губам, устремила на него смеющиеся васильки свои.
— Да… — с трудом одолел Плетнев, и лицо его покрылось словно туманом.
— Почему же тогда вы на коленях не стоите?
Он разом очутился у ее ног и схватил ее за руку.
— Будьте моей женой! — так горячо, от всей души произнес он, что Соня, точно уколотая чем, поднялась с места.
— Это ведь вы нарочно, не по-настоящему, Федор Андреевич? — смущенно пробормотала она, вспыхнув и слабо пытаясь освободить свою руку; тот не выпускал ее.
— По самому настоящему! Что же скажете?
— Это — что бабушка… — прошептала Соня. — К обеду звонят, идемте!
Звон колокола слышался на самом деле.
Не проронив больше ни слова, оба они прошли по аллеям, поднялись на балкон, и Федор Андреевич немедленно стал прощаться. Как ни уговаривали его Степнина и Серафима Семеновна остаться, как ни указывали на дымящуюся миску с супом на столе, — он настоял на своем и уехал.
Соня не проронила ни слова.
— Да вы уж не поссорились ли с ним? — спросила Серафима Семеновна.
— Нет! — односложно отозвалась Соня.
— А ну-ка, подойди сюда! — проговорила Степнина, сразу заподозрившая нечто другое. — Что это, ни ты, ни он глаз на людей не подымаете? Сказывай, что такое было?
Соня обвилась руками вокруг шеи Степниной.
— Бабушка… — негромко промолвила она. — За кого мне замуж выходить?
— Что, что?!
— За Светицкого или за Федора Андреевича? — договорила Соня.
— Да разве они тебе предложение сделали?
Соня утвердительно кивнула головой.
— Плетнев сделал… — поправилась она.
— Хорошо, что убежал! — сердито сказала Степнина. — Намылила бы я ему за это голову! Ну, чего ж плачешь, а? Тебе-то самой кто больше нравится?
— Оба…
Степнина засмеялась.
— Вот глупая!
— Значит, ни один не нравится! — вступила в разговор Серафима Семеновна. — Ни за кого и выходить, стало быть, нечего; успеешь еще!
Соня не отвечала и только еще крепче прильнула белокурой головой к бабушке.
Степнина погладила внучку по волосам.
— Ну а жалко тебе кого из них больше? — тихо спросила она, помолчав.
— Федора Андреевича… — прошептала Соня.
— Видно, он и суженый твой… — проронила старушка. — Что ж я рада; он человек хороший!
— Лучше Светицкого! — согласилась Серафима Семеновна. — Что за жизнь с гусаром? Таскайся за полком весь век, как цыганка, по всей Руси! Тут по крайней мере межа в межу около нас будешь!
Соня перешла в объятия матери.
Верст пять скакал во весь опор раздраженный Светицкий и, только поуспокоившись и уже начав упрекать себя за нелепую вспыльчивость, сдержал Башкира и пустил его шагом.
На спуске в небольшую лощину задумавшийся молодой офицер чуть не вылетел из седла: из-за спины его выскакал и, что пуля, пронесся мимо всадник, вскидывая локтями и ногами; Башкир, не терпевший лошадей впереди себя, рванулся за ним, и Светицкий с трудом усмирил его.
Промчавшийся мимо был баграмовский конюх: он вез Пентаурову письмо Лени, извещавшее о согласии Людмилы Марковны и о том, что обе они переезжают через два дня в город.
Глава XVI
Двое суток волновалась Клавдия Алексеевна, ожидая известий от Андрея Михайловича, но не получала ничего и наконец не выдержала и отправилась к нему сама.
К удивлению ее, в доме Штучкиных ее встретил совершенный толкучий рынок: в лакейской и в зале стояли разинувшие рты картонки, сундуки; везде горами были навалены всякие вещи, начиная от сапог и дворянского мундира хозяина до масляных ламп и картин включительно.
По зале разгуливала в хорошо памятном Заводчикову засаленном капоте владелица всего этого добра и распоряжалась его укладкой.
— Елизавета Петровна, милая, да что все это значит?! — возопила Клавдия Алексеевна, в изумлении остановившись в дверях и чуть не в потолок уткнув свои тощие руки.
— Укладываюсь! Будет с меня; оскотинишься совсем в этой прекрасной Рязани! — ответила хозяйка.
— Дорогая моя, но что же произошло? — вне себя продолжала гостья.
В эту минуту из гостиной выглянула чья-то странная физиономия, увидала Клавдию Алексеевну и сейчас же скрылась. Голова незнакомца была обвязана полотенцем.
— Кто это у вас? — понизив голос, полюбопытствовала гостья.
— Как кто? Благоверный мой.
— Я его что-то не узнала! Отчего он повязан?
Елизавета Петровна тряхнула головой.
— Я ему вчера такой тарарам устроила, что всю жизнь будет помнить: все тарелки об его голову разбила!
Клавдия Алексеевна всплеснула руками.
— Нечего прятаться-то, — продолжала хозяйка, — выходи сюда, пакостник!
В соседней комнате послышалось неопределенное мычание.
— Ну, выходи, выходи… нечего тут!… Не трону больше!… — Голос Елизаветы Петровны сделался несколько мягче.
