Штучкин поднял указательный палец:
— Цс-с! Секрет! — Он подмигнул, потом захохотал и замотал головой: — Потеха!
— Ваше дело! — равнодушно отозвался Радугин и, позвонив опять, потребовал вторую бутылку.
Новый стаканчик возымел на Штучкина странное действие: он сделал страшные глаза и перегнулся через стол к самому лицу Радугина.
— Нюрочка Грунина в него влюблена… — прошептал он на всю комнату.
— За ее здоровье! — ответил тот, опять чокаясь с Андреем Михайловичем. — И что же дальше?
— Вот я и жду его! — шепотом же продолжал Штучкин. — Я ж его подкуплю, все секреты его выпытаю! Мастер я на это!
— Какие?
— Собирается он жениться на ней или так… — Штучкин повилял пальцами: — Время проводит…
— А вам какая печаль?
— Как… какая? — Штучкин не без труда одолел это слово. — Нюрочка сама просила меня узнать по секрету… Ну и узнаю. Когда я был во Франции…
Появление Заводчикова оборвало речь Штучкина.
— А, Коленька?! — взныл он своим утробным голосом, увидав того. — Как живешь-поживаешь?!
Заводчиков даже побледнел, увидав Штучкина; прыщи его ярче закраснелись на лице его.
— Покажи личико, зажило ли? — продолжал, хохоча, Штучкин. — Щеки-то, щеки ничего, а?
— Я, кажется, с вами на брудершафт еще не пил! — злобно возразил Заводчиков, здороваясь только с Радугиным, которому он передал событие в смягченных красках и к которому не питал никакой вражды; происшедшую с ним неприятность он ставил в вину исключительно Штучкину, наговорившему жене Бог знает что на его счет.
Радугин встал; глаза его были воспалены, но на ногах держался он, как следует.
— Благословляю вас, дети! — проговорил он не совсем твердым языком. — Ссорьтесь, убивайте друг друга, только не размножайтесь!… А вам, господин Талейран, совет дам: чужих секретов не узнавайте и имени ближнего всуе не поминайте!
Штучкин бессмысленно уперся в него глазами, засмеялся, опустил голову на руки, и когда Радугин зашагал, звеня шпорами, к двери и коснулся ее — он уже спал как убитый.
Заводчиков бросился в лавку и через минуту вернулся оттуда с листом почтовой бумаги, с гусиным пером и чернильницей.
Он присел за один из столиков и стал выводить на листке, стараясь подражать женскому почерку, следующее: «Милый мой Андрэ! — потом на следующей строчке: — Как ты верно сказал, поганая рожа твоей жены способна даже у свиньи вызвать икоту до боли под ложечкой».
Дальше значилось: «Я обожаю тебя! Соври своей дуре, что идешь писать мемуары, и, как всегда, приходи скорей к обожающей тебя».
Заводчиков перечитал написанное, потом осторожно разорвал листок на полоски, так что каждая фраза стала казаться частью изорванного на клочки письма, и засунул их в боковой карман Штучкина. Чтоб сделать заметным место, где лежали эти убийственные документы, он вытащил из своего кармана флакончик с духами и небольшой шелковый платочек, обшитый кружевами, приобретенный им специально в целях давно обдуманной мести.
Надушив платок, он сунул его вслед за как бы случайно сохранившимися лоскутками, но оставил кружевной уголок висеть снаружи на груди Штучкина.
Покончив с этим, он побежал опять в лавку и, послав за извозчиком, принялся будить своего врага. Сделать это удалось только с помощью нашатырного спирта.
Двое молодцов вывели под руки совсем раскисшего Штучкина и усадили его на гитару; один из них поместился рядом, обняв его за плечи.
— Не говори, откуда привез барина! — распоряжался Заводчиков, сунув двугривенный в руку молодцу. — Скажи, на улице, мол, встретил. Да возвращайся скорее с этим же извозчиком, я ждать буду!
Дрожки забренчали, увозя стратега и политика к домашним пенатам.
Глава XV
Дни стояли превосходные, знойные, и всех, кто оставался еще в городе, тянуло вон из него, в поле, где жали рожь, пели жаворонки, пахло хлебом и травами.
Томясь от безделья и скуки, Светицкий около полудня приказал оседлать своего степного Башкира и, еще не решив, куда он направится, легкою рысью выехал за Московскую заставу.
Башкир горячился и все наддавал хода, и Светицкий и не заметил, как очутился на полдороге от Рыбного. Он придержал коня, раздумывая, ехать ли дальше или вернуться назад, но раздумье это, как и всегда, было только напрасной тратой времени: он дал шпоры коню, и степняк понесся вперед по хорошо знакомой дороге.
Скоро в правой стороне за полем, часто уставленным крестцами ржи, показались зеленые кущи степнинского сада; слева к ним, почти вплотную, примыкала деревня, дорога проходила через нее, и Светицкий, чтобы сократить путь, поехал прямо по жнивью.
Сад отделяла от поля широкая канава с валом позади; в одном месте вал поосыпался, и Башкир в одно мгновенье очутился в саду.
Светицкий слез с него, отвел дальше в тень, отпустил подпруги и привязал к одной из берез, а сам направился по аллее, заранее улыбаясь тому впечатлению, какое произведет его нежданно-негаданное появление у балкона.
В саду стояла полуденная тишина; только пчелы да мухи густо звенели среди листвы; изредка, расслабленно и томно, чуть лепетали сквозившие на солнце березовые листки.
Светицкому вдруг послышался голос Сони. Он сорвал две небольшие веточки, замотал ими колесики шпор, чтобы не звенели, и потихоньку стал подкрадываться к тому месту, где находилась девушка. Сердце его забилось усиленно: она сидела на бабушкиной скамейке.
Чтобы больше поразить ее, он свернул с аллеи и, осторожно раздвигая кусты, направился так, чтобы очутиться за спиной Сони.
Отстранив рукой последнюю ветку, он остановился; вакансия была опять занята: рядом с Соней сидел Плетнев!
Ревность и досада овладели Светицким.
— Здравствуйте! — громко произнес он, выставляясь из куста.
Соня вскрикнула и вскочила.
— Я не лишний? — спросил Светицкий.
— Как вы попали сюда, откуда?
— Могу и уйти… — обиженно ответил гусар; руки он не протянул ни Плетневу, ни Соне. — Чем это вы как будто очень взволнованы, Софья Александровна? — ядовито присовокупил он, глядя на действительно смущенную девушку.
— Еще бы, вы так испугали меня!
— Я не знал, что мое лицо так для вас неприятно…
— Господи, что он городит? И уж и губы надул! — воскликнула Соня. — Не про лицо ваше я сказала! А ваших звонков мы совсем не слыхали?
— Да, бывает это… — многозначительно заметил Светицкий. — Хорошо посидели на скамеечке, Софья Александровна?
— Чудесно посидела, Дмитрий Назарович! — в тон ему ответила та.
Гусар окончательно насупился. Несколько минут прошло в молчании. Соня стояла и обрывала листья с куста.
