Толстые губы тюремщика искривились в усмешке. Он пробурчал:
– Что ты так нагло скалишься? Ничего, скоро отведаешь коготков моей «кошечки». После этого мало кто остался в живых. – Каллен хохотнул и хлопнул себя по бедру. – Может, тебе повезет. Если, конечно, тебя не повезут на телеге. – Он снова захохотал.
Крег встал и сбросил с себя рубашку.
– Приступай, если так не терпится.
– Никогда еще не видел, чтобы кто-нибудь торопился в ад, как ты.
Каллен отпер замок и отвел Крега в конец коридора, где его поджидали два капрала и капитан. Надрывно заскрипели ржавые петли тюремной двери, и они вышли во двор, на ослепительный солнечный свет. Зажмурив глаза, Крег поглядел на треножник в центре двора. Его медленно повели по направлению к нему. С каждым шагом треножник казался все больше, выглядел все более устрашающим.
Теперь Крег знал, как чувствовал себя Христос в последние минуты перед распятием. Он даже подумал, что треножник как-то странно смахивает на крест. Но шел твердым шагом, глядя прямо перед собой.
Крег без всякого сопротивления позволил привязать себя к треножнику. Его спина напряглась, на ней выступили все его мышцы. В таком виде он был гораздо более уязвимым, чем в расслабленном состоянии.
Солдаты отступили, и Крег услышал, как шуршит плеть Каллена. Справа юноша увидел группу свидетелей. Среди них находились Сэмюел Диринг и Дейл Блэндингс. К его удивлению, присутствовал и Шон Флинн. Тут он вспомнил, что по тюремным обычаям полагалось, чтобы среди свидетелей были и представители заключенных – на тот случай, если наказуемый не выдержит наказания. Тогда каторжники могли бы засвидетельствовать, что экзекуция проводилась по правилам.
Адский огонь опалил его спину, когда голос Каллена прогремел:
– Один! Это тебе мой первый сказ.
Жгучая боль разлилась по рукам и ногам Крега, разлилась до кончиков пальцев.
– И два! И три!
– Господи! – выкрикнул Крег, вонзив ногти в бревно с такой силой, что из-под них брызнула кровь.
Капитан и капралы наслаждались искусством Каллена почти так же, как и сам тюремщик. Они передавали друг другу бутылку с ромом – недаром их корпус прозвали Ромовым.
Свидетели наблюдали за происходящим со стоическим безмолвием. Взглянув на своего соседа, Дейла Блэндингса, Диринг с сарказмом произнес:
– Похоже, Дейл, месть не доставляет тебе такого удовольствия, как ты надеялся.
– Я предпочел бы, чтобы его расстреляли, а не забили до смерти.
В задних рядах зрителей послышался какой-то шум.
– Пустите меня! Пустите, черт побери! Уберите свои грязные руки! – раздался женский голос.
Узнав этот голос, Сэм Диринг похолодел.
– Неужели это она? Не может быть, – пробормотал он. Но это и в самом деле была его дочь. Сэм пробрался сквозь толпу, туда, где Аделаида отделывала хлыстом двоих тюремщиков.
– Уберите от меня эту тигрицу! – вопил один. Адди перебила тюремщику хлыстом переносицу; когда же второй попытался оттащить ее в сторону, она заехала ему коленом в пах.
Отец схватил дочь за руку и встал между ней и тюремщиками.
– Что все это значит? – спросил он, яростно сверкая глазами.
– Это не наша вина, сэр, – пожаловался один из тюремщиков. – Мы выводили заключенных на утренние работы, а она налетела на нас, как злой дух.
Сэм Диринг уставился на дочь, весь багровый от бешенства. И еще более он разгневался, заметив, что она одета по-мужски – на ней был костюм для верховой езды, некогда принадлежавший брату, и тяжелые сапоги.
– Я разделаюсь с тобой попозже, молодая леди. Хотя, откровенно говоря, слово «леди» тебе совсем не подходит. Сейчас же убирайся отсюда.
– Я намерена остаться здесь, и никакие твои слова или угрозы не смогут меня переубедить. Я взрослая женщина, не ребенок. И уж конечно, не рабыня, какими вы, мужчины, считаете нас, женщин.
Сэм был озадачен тирадой дочери.
– Но дитя мое, я не…
– Не дитя, а женщина! – Она ударила кнутовищем по ладони.
– Что с тобой, Аделаида? Уж не хочешь ли ты посмотреть, как юношу, который был тебе как брат, а мне как сын, засекли до полусмерти?
Ее плотно сжатые губы посерели.
– Он мне не брат, отец, он мой возлюбленный. Сэм вскинул руку, как бы защищаясь от удара.
– Замолчи, Аделаида. Я не желаю ничего слушать.
– Значит, ты отказываешься знать правду. Да, это так. – Ее голос смягчился. – Извини, если я причинила тебе боль, но я не могу спокойно стоять и лицемерно одобрять действия, против которых протестует все мое существо. Неужели ты не понимаешь, что это из-за меня, отец, Крега приговорили к экзекуции, а затем к каторжным работам?
– Нет.
– Да. Джон Блэндингс застиг нас в самый неподходящий момент, когда мы занимались любовью у реки. Это он затеял драку. Он был как дикий зверь, он хотел убить Крега дубиной. Крег только защищал себя и меня.
Подошедший Дейл Блэндингс слышал все, что сказала Адди. Его лицо было искажено болью.
– Вы лжете. Как вы можете осквернять свои уста такой ложью? Как можете говорить подобное о моем сыне, о моем бедном искалеченном сыне?
– Я не испытываю к Джону ничего, кроме жалости, мистер Блэндингс. И к вам тоже. Но почему вы отрицаете очевидное? Причем оба. Мужчины управляют миром в своих интересах, все их законы и правила однобокие, искаженные. Суд не разрешил мне давать показания, потому что я, видите ли, женщина. Отказались они выслушать и Крега, так как он каторжник, хотя и бывший. С меня хватит вашего мужского правосудия и справедливости, все это лишь жалкий фарс… А теперь позвольте мне сделать то, ради чего я пришла. Я хочу разделить с ним его страдания.
Пробившись в первые ряды зрителей, она скрестила на груди руки и громко закричала:
– Крег, мой дорогой! Я здесь, с тобой! Держись!
Он услышал ее голос словно сквозь сон. Его глаза застилал алый туман. Боль достигла высшего предела, и его тело уже не могло ей сопротивляться.
Он висел, склонив голову на плечо, уже давно потеряв счет ударам.
Звуки голоса его возлюбленной привели его в чувство. Крег скосил глаза на толпу. Из беспорядочного скопления лиц выплыл ее образ. Он увидел, какую нестерпимую боль испытывает она всякий раз, когда «кошка» касается его окровавленной спины. Она полностью разделяла все его мучения.
– И пятьдесят, – пропел Каллен, нанося последний удар.
Тяжело дыша, волоча плеть по песку, палач отошел в сторону. С угрюмым разочарованием он наблюдал, как солдаты разрезают веревки на руках и ногах Крега. Один из капралов с сочувствием сказал, обращаясь к юноше:
