ты слышишь сержант в этой дыре еще звенит колокол
крестьяне бьют в барабаны
окно открыто
Что там?
метель
звук рельса
лопнутая струна
не топочи
а то сдохну
Ты у меня всегда на первом месте: вихрями зрачков, распадом значений. Но символ всегда говорит, хлопает бризантным сердцем. Он говорит громадой, укрытой плющом на пикантных плацах центральной америки, делегатурой жонду, черепными пирамидами пол пота, лежалым квадратом пустоты, белым куском окончательного смысла."
Она смахнула с лица слезы.
Алеша осторожно тронул ее за локоть.
Она вздрогнула.
– Ты давно здесь стоишь?
– Только что пришел.
– Ты опаздываешь. – Пуговка показала на часы. – Ты хочешь меня подвести?
– Прости, я… – Алеша смутился. – Я… проспал немножко… Велел бабушке разбудить, а она отчего-то не разбудила…
Пуговка изучающе посмотрела на него:
– Так… А она видела, куда ты пошел?
– Нет.
– Точно?
– Отвечаю, нет. – Он зашептал: – Я все сделал так, как мы договаривались…
– Дворами?
– Да.
– Хвоста точно не было?
– Зуб на выбей даю!
Пуговка удовлетворенно потерла руки:
– Хо-ро-шо! – Она быстро прижалась к Алеше. И легко поцеловала его в губы.
Он покраснел до ушей.
– Ну… Ну что ты?
Пуговка улыбнулась:
– Ладно тебе. Здесь никто не видит. Им нет до нас никакого дела.
Она как-то приосанилась, сбросив с себя налет неофициальности. Выпрямилась. Твердо взглянула ему в глаза.
– Теперь ставлю задачу: возьмешь сумку, – она показала глазами на стоящий рядом черный ранец, – предупреждаю, она тяжелая. Двинешься вдоль этой стены ко второму ряду эскалаторов, возле спуска, на углу, остановишься, только стой возле стены и не оборачивайся. Когда остановишься, возьмешь сумку двумя руками и высоко поднимешь ее вверх. Как можно выше! – Она выдохнула воздух. – Это первое. Второе – с сумкой идти медленно. Отсекай всех людей. По линии движения между мной и тобой не должно никого быть. Уяснил?
Алеша кивнул.
– Вопросы есть?
– Есть.
– Валяй.
– А зачем мне сумку поднимать?
Пуговка усмехнулась.
– Отставить! Вопрос не по существу.
Мальчик обиженно замолчал.
– Ну, ладно, – смягчилась Пуговка. – Так уж и быть, скажу. – Она наклонилась к нему. – Это для того, чтобы подать мне знак. Тогда я к тебе подойду.
– А дальше? – прошептал мальчик.
– А дальше вот что… – Она отклонилась назад и резко проговорила: – Рравняйсь!
Мальчик вздрогнул и выпрямился.
– Смиррна!
Мальчик поднял голову.
– К выполнению задания пррриступить!
Алеша вдруг как-то сжался. Губы его задрожали. На глаза навернулись слезы и он неслышно заплакал.
Пуговка положила ему на плечо руку.
– Ну чего? Чего ты?
Алеша затрясся, прижавшись к ней.
– Алеен, Алееен?..
– Ну, что? Что, мой маленький, что?
– А Юрка правда жив, да?
– Да, жив… Он просто спрятался.
Рыдания мальчика стали тише.
– А… А это ты в той бумажке прочитала, да?
– Да, да, прочитала…
– А почему ты мне ее не показала?
Пуговка погладила Алешу по голове:
– А потому, глупенький мой, что ты там все равно бы ничего не понял…
– А почему? Почему он спрятался?
– Потому, что у него были на то веские основания.
Алеша вытер слезы и встал возле стены.
– Веские основания?
Пуговка с нежностью посмотрела на заплаканного мальчика.
– Веские основания.
– А… – Алеша запнулся. – А… А ты меня потом к нему отведешь? Правда, да?
– Отведу, Алешенька, отведу обязательно. Только задание выполнишь – и отведу.
Алешины глаза засияли радостью:
– Отвечаешь?
– Отвечаю. – Пуговка улыбнулась и щелкнула ногтем большого пальца по зубу. – И зуб на вылет даю.
Алеша довольно хмыкнул, вытер рукавом нос и поднял сумку.
Заплетая ноги, он пошел по спуску, к шумящим внизу эскалаторам. Где-то впереди, у противоположной стены кларнетист заиграл "Yesterday". Грустная мелодия разлилась, натянула струнами воздух, затрепетала тонкими ноздрями, зашевелила волоски на зачесанном загривке. Боль и страх. Одиночество, которое вспарывает, режет визгливой циркуляркой грудь. Стать пылью. Распространить себя поверх пляшущих в шаге голов, лечь тонкой паутинкой на взрослую грудь, обвить прозрачными волокнами сетчатку, быть смытой мягким накатом солоноватой слезы, что возьмет неслышно под руку, заговорит о важном, укажет мерцающей рукой с охваченным серебром средним пальцем, увлечет, оставит умирать на холодной асфальтовой дорожке – отпечаток крупной ступни в размягченной зимним недоразумением солнца земле. Стать следом. Впиться в податливую немощь, раздвинуть, растолкать прижатые, схлопнувшиеся комки, утопнуть в подножном гумусе, пошептаться с сонными медведками, прохладно ждущими на неблизкой глубине, рассмеяться, зазвенеть букетом колокольчиков на чей-то немой вопрос. Стать родинкой на чьем-то плече. Выпустить жесткий волос, распространить влияние на все тело, маленькие точки неравномерности, распределить задания, изведать страх.
Алеша поднял над головой сумку.
"Страх блазнит. Очень трудно отказать себе в уничтожении того, кто боится. Он искушает убийцу каждым своим вздохом, каждым быстрым подрагиванием век, тряской поджилок, ходуном ног, ужасом зрачков. Он провоцирует на жестокость. На жестокость, из которой нет выхода. В которой нельзя остановиться. Я буду любить тебя вечно", – Пуговка втянула живот и достала из-за пояса джинсов тяжелый, вороненый револьвер. Щелкнула, сняв барабан с предохранителя. Небрежно прицелилась. Звук выстрела – хлопок петарды.
Люди двигались на подъем, крепко опираясь на ноги. Пружиня. Каблуки стучали по бетонному полу, подошвы шуршали, кто-то заторопился, обгоняя, пнул боком побелевшего мальчика с высоко поднятой над головой сумкой, пошел дальше, а мальчик откинулся к стене, выронил из рук сумку, она упала к ногам, что-то глухо раскололось, раскрылась, показались края смятых намокающих газет, куски желтоватой ваты.
