За ней непринужденно стояла та самая Кума-сан, чье фото мы видели в Интернете.
Она оказалась немного старше, чем на фото, однако глаза сияли прозрачным, чистым светом, длинные волосы, окрашенные в каштановый цвет, ниспадали свободными волнами, фигура, завернутая в белоснежный трикотаж, была тонкой, подобно прутику, — весь ее внешний облик был очень опрятным, что делало эту женщину похожей на администратора большого универсального магазина.
Она проникновенно разглядывала нас бесконечно добрыми глазами, как смотрят на что-то милое и дорогое сердцу.
Мне захотелось провалиться сквозь землю. “Моя мама пыталась убить вас. Простите”, — мысленно извинялась я.
Она же улыбалась как ни в чем не бывало.
— Пожалуйста, проходите, — произнесла она тихим тоненьким голоском и, приобняв меня за плечо, проводила в квартиру.
Кума-сан, улыбаясь, поклоном поприветствовала и Сёити, поэтому он разулся и последовал за нами.
В глубине виднелось нечто вроде гостиной, и я подумала, что этот офис, возможно, служит одновременно и жилищем. Похоже, она живет одна. Интересно, ей не страшно? Ведь сюда приходят разные люди... Что происходит с человеком, которому пришлось пережить такое: он начинает бояться всего или же обретает еще большую смелость? А может, после этого наступает жизнь, в которой попеременно проявляются и пропадают оба эти чувства?
Нас проводили в довольно просторную комнату, расположенную сразу возле прихожей. Здесь находились только низенький столик и обращенные друг к другу белые диван и кресло. Это была обыкновенная миленькая комната в современном стиле без всяческих кристаллов и прочих сомнительных принадлежностей. В вазе стоял большой букет анемон. В специальных сосудах горели ароматические свечи, по комнате разносился приятный аромат лаванды. Пространство было светлым, прозрачным и по-женски утонченным, из-за чего мое собственное присутствие здесь показалось мне ужасно грубым, вульгарным и назойливым. Пока Кума-сан ходила за чаем, я тихонько сообщила об этом Сёити.
— И у меня такое же ощущение, — тихо и смущенно ответил он. Это было так странно, что я рассмеялась.
Из окна виднелась Кэррот тауэр[7]. Так вот где мы находимся, решила я, проанализировав проделанный путь. Там за окном простирался мир, полный разных жизней и судеб, а здесь было тихо, как на облаке, только едва различимо звучал Моцарт.
— Простите, что заставила ждать, — сказала Кума-сан, совершенно беззвучно появившись в дверях и держа поднос с мятным чаем, налитым в чашки из тончайшего фарфора. Прямо как фея.
Она плавно прикрыла дверь. Затем поставила серебряный поднос на столик, села в кресло напротив нас и раздала чашки с чаем. К чаю на маленькой тарелочке было подано печенье.
— Дело в том, что я — дочь Конамия, которая совершила тот самый поступок. Меня зовут Юмико. Пожалуйста, простите. То, что сделала моя мать, ужасно, — извинилась я. — Не знаю, смею ли я просить прощения. Мне очень хотелось когда-нибудь встретиться с вами.
— Но ведь я по собственной воле пришла туда, и этот поступок совершила не ты. Тебе не за что извиняться, — сказала Кума-сан, впервые немного помрачнев. — Я на самом деле так считаю! Пожалуйста, поверь в это, хорошо? И я всегда так думала.
— А я ее двоюродный брат, Сёити Такахаси. Исполняя предсмертную волю моей матери, я помогаю Юмико и поэтому вместе с ней бываю в разных местах, — объяснил Сёити.
Кума-сан, улыбнувшись, слегка поклонилась, а потом сказала:
— Мне кажется, я представляю, с какими страшными, ужасными мыслями. Сёити-сан, вы выполняете свою миссию. Ведь даже я, поскольку именно со мной случился этот кошмар, не уверена в себе и в том. что смогу достойно пережить случившееся. Если я не концентрируюсь, то и по сей день мне представляется, что мое отражение становится все тоньше и совсем исчезает. Разумеется, я никоим образом не упрекаю в этом матушку Юмико-сан. С того самого дня, когда все произошло, меня не покидает ощущение, что я снова и снова блуждаю в непроглядной тьме и напрасно осталась в живых.
— Вы говорите “напрасно”?! Вы не представляете, как я благодарна вам за то, что
вы живы, — возразила я. — Если вы так
считаете, то я и моя жизнь куда более напрасны и бесполезны!
Кума-сан отрицательно замотала головой и решительно заявила:
— Нет, дети — это само будущее. В любой ситуации, при любых обстоятельствах они должны быть защищены. Ты была еще ребенком. И именно я, не сумевшая защитить тебя от этой раны, должна просить прощения.
— Ничего подобного! Я была развита не по годам, у меня был бойфренд, и я беззаботно готовилась отправиться за границу! Однако не помогла всем вам. Мне следовало сразу же вызвать полицию, как только я услышала, что начался переполох. Ведь только я могла это сделать, хотя мне было страшно. Я всегда ненавидела эти мамины сеансы спиритизма. И чопорную атмосферу, и всю эту жуть. Я поняла, что происходит что-то чудовищное, но сделала вид, что меня это не касается. Мне никак не хотелось ничего этого видеть. Простите. Я понимаю, что такое просто невозможно и недопустимо. И тем не менее я, закрывшись на ключ, громко включила музыку и ждала, пока все успокоится. Как же это ужасно! Да я просто струсила, разве не так?!
Наконец-то смогла повиниться. Я смогла сказать это Кума-сан, и уже от этого мне снова немного полегчало.
Кума-сан молча опять покачала головой.
— Это не так. В этом нет ни капли твоей вины! Ты была ребенком. Невинным созданием, у которого жизнь била ключом, а впереди ждало счастливое будущее. Но тебе не повезло: случился этот кошмар. Если взрослый человек сходит с ума, для ребенка вполне естественно встревожиться и за переть на ключ и свое сердце, и дверь. Виноваты взрослые, заставившие тебя чувствовать ответственность за случившееся. Я, конечно, тоже в их числе. Вот почему ни тогда, ни сейчас ты совершенно ни в чем не виновата!
Кума-сан взяла мою руку. Ее рука была очень холодной, но мне показалось, что от нее исходит какое-то невероятное тепло. А сама она, белая и прозрачная, в ослепительных лучах послеобеденного солнца казалась укрытой туманной дымкой.
— Если происходит что-то по-настоящему страшное, человек старается выкинуть все это из головы. А ребенок и подавно попытается держаться подальше. Тебе не в чем раскаиваться. И раз это говорю я, человек, который был там, то в этом не может быть сомнений!
Мне захотелось разрыдаться, как в детстве. Но увидев на шее Кума-сан алый шрам, похожий на родимое пятно, я подумала, что плакать ни в коем случае нельзя, и изо всех сил сдержалась. Когда же я обнаружила, как Сёити на краешке дивана плачет, закрыв лицо руками, мне и вовсе стало не до слез. Его глаза совершенно не изменились с детской поры. Подобные капелькам утренней росы на листьях лотоса, эти чистые слезы были лишены фальши.
