* * *
Чувствую прикосновение твоих губ и вздрагиваю:
Разве уже утро?!
В воздухе струится кофейный аромат. Как всегда, проснувшись с утра, я поворачиваюсь к тебе и крепко прижимаюсь, ожидая, что ты меня свернёшь, как кошку в клубочек, и взбодришь ласками. Твои губы льнут к моим в поцелуе, и я тянусь к ним, зная, что сейчас получу оживляющий глоток кофе, а потом в мой рот скользнёт кусочек шоколада…
Ещё утро, — ты шепчешь, — но уже клонит к полудню.
Сегодня это как нельзя некстати: в честь своего дня рождения мама приготовилась продемонстрировать тебя друзьям семьи. Я представляю, как мы оба явимся, ещё измятые ото сна, но у меня даже нет сил испугаться этой мысли.
Мы сегодня уже просыпались? — я норовлю отличить сон от яви.
— О нас не знаю, — подшучиваешь ты надо мной, — но я точно просыпался, и это того стоило: можешь подать на меня в суд за гнусное использование твоего беспомощного состояния. С вещественными доказательствами! — и лукаво показываешь на бутылку «Амура».
Ты, по-видимому, уже давно проснулся: сварил мне кофе и, пока тот заваривается, умылся, причесался, побрился, поутреннезарялся… Когда кофе с шоколадом исчезли во мне, ты прокрадываешься в постель: сдаётся мне — беспомощное состояние отнюдь не обязательно для гнусного использования меня. Я поднимаюсь всидь и взъерошиваю твои волосы.
— Отпустишь меня на секундочку?
— Но только на одну! — наказываешь ты. Я выскальзываю из постели, но ты ещё успеваешь коварным образом обнять меня сзади и осыпаешь поцелуями всё, что попадается губам.
— Цыц! — я вывёртываюсь. — Я сейчас, сейчас…
* * *
Моё тело с утра просыпается не сразу. Мне самой ранним утром обычно не суждено достигнуть вершин блаженства, но это не мешает наслаждаться твоей страстью, созерцать твою несравненную в такие моменты мужскую красоту, равной которой я никогда в природе не встречала, и до самой глубокой клеточки моего тела чувствовать свою женскую силу, равную которой в природе не ощущал ты: эта убеждённость в моей неповторимости совершенно физиологична, она больше не требует доказательств. В конце концов, имея тебя, нельзя не ощущать в себе такое. И наоборот — не ощущая в себе такого, и тебя нельзя иметь…
С каждым твоим движением я упиваюсь тем, что тебе хорошо. Я люблю тебя за то, что так сильно люблю тебя, и люблю тебя за то, что ты так любишь меня, и люблю себя за то, что я столь желанна и любима, и за это ещё больше люблю тебя, и так в другое свободное утро мы бы снова и снова любили друг друга так и сяк, любили бы каждый сам себя и другого, любили б тебя и меня по отдельности и любили б обоих вместе, но…
— Послушай, — я шепчу тебе на ухо, когда расплетаются наши тела, — ты знаешь, что…
— …нас ждет мамь.
— Нам надо собираться, — я нехотя тебя поторапливаю.
— Без сомнений, — ты соглашаешься, — но это ещё не всё.
— Нет-нет, — я сопротивляюсь, — на этот раз всё! Ну, милый! Ну, можем же мы, двое взрослых людей…
— …уже не в первом пылу страсти… — ты вставляешь свое излюбленное, –
— …один раз собраться и начать утро нормально, как все! — я заканчиваю мольбой.
— Одним словом, без амурчика? — рассуждаешь ты на полном серьёзе.
— Совершенно и окончательно — без! — я фыркаю. Это одно из наших обычных утренних соглашений. Как правило, сразу за ним следует амурчик…
— А что же оно такое — амурчик? — лукаво спрашиваешь ты. — Мы ведь должны определиться на точной терминологии! Иначе, как избегнуть того — не знаешь чего? Вермута, что ли?
Ты дурачишься. С вермутом это никак не связано. Амурчиком мы на своём — сугубо нашем, на двоих, — языке называем то, ну, как бы поприличнее сказать… Почему-то это вообще не предусмотрено прилично сказать! Ну то, что у нас сегодня с утра уже было и что потом опять было, — это мы называем амурчиком.
— Чтобы полноценно избежать амурчика, ты должна чётко понимать, что это такое и как с этим бороться, — ты начинаешь просветительную лекцию, такую милую и знакомую, что…
— Во-первых, мы должны решительным образом избегать этого, — вот последний шёпот, который твои губы ещё способны посвятить моему уху, потому что они уже слишком заняты малюсенькой, не в силах сопротивляться мочкой… А продолжать и вовсе не стóит, ибо твой медовый язык добрался до самой моей барабанной перепонки, делая её глухой к любым продиктованным разумом соображениям.
Моё тело проснулось. Твои пальцы, губы и язык полностью в моём распоряжении, а я — вся в их власти. Этот выход уже посвящён мне, только мне. Твоё тело не просыпается сразу после амурчика — после того, который был твоим уже по-настоящему, пока меня только пробуждал, — но это не мешает тебе наслаждаться моей страстью, созерцать мою неповторимую в такие моменты женскую красоту, равной которой ты никогда в природе не встречал, и до самой отдаленной клеточки твоего тела чувствовать свою мужскую силу, равной которой в природе нет.
Взрыв моего блаженства немой как все неподдельное. Чудесное расслабление после него совсем не мешает продолжать амурчик: я погружаюсь в твои объятия, вновь вволю упиваясь и твоим бокалом.
— Ну, как? — отдышавшись, справляешься ты. — Теперь ты поняла, что такое амурчик?
— Да! Только теперь! — я тебя несказанно люблю. — Ну, можем мы, в конце концов, встать и собраться — полностью и окончательно без него?
— Знаешь, мне кажется, что теперь мы и вправду могём!
Крепко, но сорвано обняв тебя — в твоей моготе я всё-таки никогда не уверена! — опускаю ноги через край кровати, беру со стула твою джинсовую рубашку и проскальзываю в неё. Она поглощает меня, как халат до колен, и окутывает облаком твоего запаха. Я отправляюсь в ванную. Щёки, шея, уши, грудь — всё осыпано пламенеющими лепестками роз. Если было очень-очень хорошо, они меня долго-долго не покидают… «Такой как раз явиться к маме!» — улыбаюсь я сама себе.
* * *
Часы показывают два. Мама нас уже ждёт. Я стою у зеркала и рисую лицо. Выгляжу именно так, как провела утро и охотно вела бы день напролёт. Но я себе дико нравлюсь: натёрлась душистым бальзамом, колготки упречно безупречных очертаний вула в выскочно острые туфельки… Только с платьем пока не определилась. Всё ещё в джинсовой рубашке обратилась к тебе с вопросом, как же, в конце концов, одеваться, но ты чистил зубы и ничего более ценного своего обычного «быстро» пролепетать не смог. «Ага, типа, без амурчика, да?» — я, было, переспросила. Ты игриво показал зубной щеткой на мою, вернее, твою приоткрывшуюся рубашку и сказал: «Ешли хы в хаком виже бужешь шахаться по хому, беш амухшика тхудно бухет». Дурень эдакий! Ну для кого, скажи, я стараюсь быть красивой, коль не для тебя?!
Так, лицо я закончила. И знаешь, всё-таки этой своей болтовнёй ты мне помог выбрать прикид! Я себя сегодня прекрасно чувствую в джинсовых тонах, значит, надену джинсовые шорты и джинсовую блузочку, и пофиг, если кто-нибудь будет в вечернем наряде: у нас сегодня джинсовое настроение!
