Я отдал бы все в мире, чтобы спасти мою дорогую Агнес, и свидетельство ее нежности придало крылья моей решимости. Мои основные усилия были направлены против баронессы. Ей было тогда лет сорок, и я не забыл еще ее блистательного появления в коляске в Люневиле, во дворе «Серебряного Льва». Конечно, возраст уже набросил некую тень на ее красоту, но она еще гордо носила то, что от нее осталось. Я удвоил свои старания ей понравиться и, увы, слишком в этом преуспел!
Одним из моих основных занятий было чтение ей вслух, и иногда так проходила целая ночь. Я проглотил вместе с ней всю библиотеку замка, со скоростью одного тома в день. Я прочитал таким образом, без разбора, романы «Удалой охотник», «Приключения Белого Тирана», «История Всадника-Солнца», «Пещера Антифона», «Борода Медузы», «Тайна Майя», «История лунных гребней» и другие старые романы с вычурными сюжетами, лишенными интересных коллизий, и тяжелым стилем, одним словом — довольно примитивные.
Баронесса получала от этого чтения и моего общества все большее и большее удовольствие, что я с удовлетворением отмечал, не отдавая себе отчета в возможной опасности. Наконец она так явно выказала мне свое расположение, что я и Агнес нашли этот момент самым подходящим, чтобы признаться тетушке в нашем чувстве.
И вот однажды я остался один с доньей Родольфой. Я только что закончил читать скучнейшие «Приключения короля Тритона и королевы Базальты» и хотел уже подняться, чтобы пойти к моей Дорогой Агнес, как баронесса меня остановила.
— Ах! — сказала она только. — Что вы об этом думаете, сеньор, и верите ли вы, что в мире может отыскаться мужчина, способный на такую абсолютную и такую чистую привязанность?
— Он перед вами! — ответил я. — И мое сердце дает мне уверенность в этом. Ах, донья Родольфа, имея хоть малейшую надежду смягчить вас, будь я уверен, что вы не будете держать против меня зло, тотчас же назвал бы я вам имя той, которую люблю…
Она бросила на меня странный взгляд:
— А если я сама попрошу вас не делать этого? Если я вам скажу, что уже знаю предмет ваших желаний и что та, которую вы любите, давно платит вам взаимностью и вместе с вами проклинает роковой обет, который отдаляет вас от нее?
— Ах, донья Родольфа, — воскликнул я, падая перед ней на колени и схватив ее руку умоляющим жестом. — Вижу, что вы проникли в мою тайну: так что вы решили? Чего мне ждать? Могу ли надеяться, или мне больше не следует рассчитывать на вашу благосклонность?
Она не отняла у меня своей руки, и я почувствовал, что она дрожит. Повернув голову, другой, свободной рукой она прикрыла глаза.
— Как я могу вам отказать? — простонала она, как бы под воздействием глубочайшего волнения. — Ах, дон Альфонсо, не сегодня я заметила, куда направлены все ваши устремления, но теперь я оценила след, который они оставили в моем сердце. Я — жена барона, но тем хуже, я не сопротивляюсь более силе моей страсти и признаюсь: я обожаю вас! Напрасно продолжать борьбу: гордость, честь, святость уз, которые связывают меня с бароном, — все побеждено, все сметено, и даже если отбросить все эти ничтожные понятия, и этого еще слишком мало, чтобы заплатить за исключительное владение вашим сердцем.
Она остановилась, задыхаясь, глядя на меня, как бы ожидая моего окончательного решения.
Вся радость мгновенно погасла на моем лице. Я оправился от терзающего меня замешательства, которому не находил названия. Будь я более опытен, я избежал бы подобной оплошности. Позже жизнь меня научила, что нет добродетели, которую нельзя было бы победить, что чувства одни и те же у всех и что опасно предлагать женщине, даже если ей сорок лет и она слывет ледышкой, проводить много времени в тесном общении с приятным и пылким молодым человеком. Но пойдем дальше.
Несколько мгновений я колебался, оказавшись перед такой неожиданностью и не зная, на что решиться. Возразить, грубо вывести ее из заблуждения было неловко и глупо, к тому же я рисковал обрушить на Агнес весь гнев, который должен был пасть только на меня. С другой стороны, мой рассудок, моя горячая любовь к Агнес не позволяли мне притвориться даже на минуту, что я испытываю чувства, далекие от моего сердца.
Мое смущение, мои колебания не ускользнули от внимания баронессы.
— Как, — вскричала она, вставая, — и это вся радость, которую я имею право ждать от вас? Объясните, что происходит?
Я завел длинную и путаную речь о том, что ее чары, опасная атмосфера сладострастия, исходящая от нее, особая красота ее лица действительно уже давно поразили меня и что их действие, подкрепленное той благосклонностью, которую она всегда выказывала мне, могли бы, несмотря на строгие правила чести и гостеприимства, завести меня далеко. Но мое сердце уже заговорило, и женщина, для счастья которой она может сделать все, уже заполнила его целиком так, что теперь моя судьба и сама жизнь зависят от того, станет ли она моей.
Я собирался продолжать, но ее жест меня парализовал. Она подошла ко мне с горящими глазами и, схватив меня за плечи, прошипела:
— Кто эта женщина? Я хочу знать ее имя! Я заставлю ее поплатиться за свою дерзость, за то, что она оспаривает у меня твое сердце!
Забыв всякие приличия, она повисла у меня на шее, и я чувствовал на своем лице ее горячее дыхание. Когда я мягко отстранил ее, она яростно бросилась на землю, и ее гнев нашел выход в рыданиях.
— Альфонсо, друг мой, — вскричала она, — будьте свидетелем моего отчаяния, неужели такая всеобъемлющая, такая глубокая любовь не сможет смягчить вашу жестокость? Эта женщина, которая вас любит, что она сделала, чтобы вас завоевать? Какую преданность она вам выказала, чем она пожертвовала ради вас, на что я тоже не была бы способна? Скажите, чем она лучше Родольфы?
Я пытался ее поднять, но мои попытки примирения вызывали у нее только раздражение. Она встала, вся дрожа, и ее ярость немедленно хлынула через край.
— Я узнаю имя моей соперницы, — проскрежетала она угрожающим тоном, — и, когда я его узнаю, ее не спасет никакая молитва. Вы просили только что о моей благосклонности, о моем покровительстве, стало быть, она зависит от меня? Кто она? Я требую назвать ее имя, напрасно вы будете пытаться укрыться от моей мести: вы будете окружены шпионами, и ни один ваш жест, ни один взгляд не ускользнет от меня. Идите, Альфонсо, вы жестоко заплатите за мое разочарование.
Говоря это, она захлебнулась; ярость перехватила ей горло, ее начала бить нервная дрожь, она вибрировала, как струна, которая вот-вот оборвется, и наконец с глухим полустоном-полувздохом рухнула на пол. Я бросился звать людей и, воспользовавшись общей суматохой, вызванной ее внезапным обмороком, покинул комнату, умчавшись так быстро, как только позволяло мне волнение.
Я был сражен. Вот каков был плачевный итог мой дипломатии. Ситуация, в которой теперь оказались я и Агнес, была еще хуже, чем прежде. Жестокое суеверие ее родителей вместе с неестественной страстью ее тетки ко мне, казалось, воздвигли перед нами несокрушимое препятствие. Терзаемый этими горькими мыслями, преисполненный негодования на самого себя и возмущения против судьбы, я бродил по бесконечным коридорам, пытаясь найти выход в сад, когда в одном из низких залов с открытыми окнами я заметил Агнес, сидящую за большим столом, посреди целой горы самых разнообразных свитков и рисунков. Когда я вошел, она даже не подняла голову, настолько была поглощена работой. Я подошел, не говоря ни слова. Она жестом велела мне сесть и показала на груду рисунков, которыми был завален стол. Я взял один из них наугад, исключительно из вежливости, чтобы сделать вид, что я его рассматриваю, пока она не закончит свою работу, но, как только я поднес его к глазам, меня охватило странное чувство.
