– Расскажи мне, какой она была, – попросил Коннор.
– Очень властной, – ответила Фредерика, глядя в потолок, – вздорной тиранкой. То и дело цитировала Библию, хотя в церковь мы никогда не ходили. Почти все на свете считала грехом.
Она опасливо взглянула на мужа. Но тот спокойно смотрел на нее, ожидая продолжения.
– Когда я подросла, она принялась придираться ко всем моим друзьям. Несколько раз я набиралась храбрости пригласить в гости одноклассников, но мать обращалась с ними так грубо, что дети уходили и больше не возвращались. А вскоре я и пытаться перестала. Она не позволяла мне одеваться как другие девочки, запрещала краситься и даже стричься…
– И другие дети над тобой смеялись?
– До этого даже не доходило. Если бы меня дразнили, это означало бы, что меня признали и заметили. Одноклассники просто смотрели сквозь меня, точно меня вообще не существует. Я была – никто. Маму это вполне устраивало: если весь мир погряз во грехе, значит, мне лучше держаться от него подальше.
– Ты была одинока?
Ей вспомнились бесконечные, похожие один на другой дни, когда ее игнорировали, не замечали, презирали… Она запиралась в спальне и мечтала… мечтала о том же, о чем мечтает любая другая девочка ее возраста. Однако Фредерика Линдси знала: ее грезам сбыться не суждено.
– Да, – прошептала она.
– А где был твой отец?
– Я никогда его не видела. А вот мать его знала – одну ночь, не больше. После того он исчез. Думаю, мать злилась на меня не меньше, чем на него, потому что я каждый день напоминала ей о допущенной однажды ошибке.
– Но со временем ты выросла, повзрослела. И все равно продолжала жить с матерью?
– Она болела. Я была ей нужна.
– Чем она болела?
Фредерика пожала плечами.
– Не знаю. То одно, то другое…
– То есть всем и ничем конкретно.
Точнее не скажешь! Фредерика так и не узнала, что же не так с ее матерью, потому что мать наотрез отказывалась вызвать врача. Однако же большую часть времени Дебора Линдси не вставала с постели и заставляла дочь прислуживать ей днем и ночью.
– А отчего она умерла? – спросил Коннор.
– От сердечного приступа.
– То есть причина смерти не имела ни малейшего отношения к ее загадочным болям и недомоганиям?
– Нет, не думаю… Со всей определенностью, нет.
– А что ты почувствовала, когда мать умерла?
Горло девушки свело судорогой. Как выговорить слова столь кощунственные? Если она только посмеет… посмеет произнести свои мысли вслух… с ней непременно случится что-нибудь ужасное.
– Ты испытала облегчение, – подсказал Коннор.
Фредерика уставилась на мужа. Те самые слова, что она боялась произнести, слетели с его уст!
– Нет, – быстро возразила она. – Не облегчение. Не совсем. Я…
– Фредди, – мягко произнес Коннор, – в двадцать четыре года ты вдруг обнаружила, что твоя жизнь – в твоих руках. И если ты поняла это только со смертью матери, так это не твоя вина, а ее. И я не думаю, что ты на самом деле ее ненавидела. Ты просто не находила с ней общего языка, а это вовсе не грех.
Девушка не моргая глядела в темноту.
– Но она со мной разговаривает, Кон! Ее голос звучит у меня в ушах, ни на минуту не умолкая. Она до сих пор твердит мне, что каждый мой поступок – это грех. Я слышу упреки матери днем и ночью, все время…
– Почему бы тебе не велеть ей заткнуться?
Фредерика рывком села в постели.
– Что?!
– Говорю же: прикажи ей заткнуться. Господи, Фредди, она тебе и с того света покоя не дает! Но ведь ты сама понимаешь, что ее слова – это пустые угрозы!
Девушка недоверчиво заморгала.
– Ты человек взрослый, разумный, способный логически мыслить. Теперь ты знаешь, что у твоей матери была масса проблем. У нее, не у тебя. А если будешь продолжать ее слушать, ты никогда не заживешь собственной жизнью.
Фредерика во все глаза смотрела на мужа. Все то, что ускользало от ее понимания, казалось загадочным и необъяснимым, внезапно сфокусировалось, обрело четкие очертания в беспощадном свете истины.
«У твоей матери была масса проблем. Если будешь продолжать ее слушать, ты никогда не заживешь собственной жизнью…»
А Фредерике так отчаянно хотелось жить своей жизнью, строить собственную судьбу!
– Так что в следующий раз, когда у тебя в голове зазвонит телефон и ты поймешь, что это твоя мать, просто не бери трубку, – посоветовал Коннор.
«Не бери трубку…» Фредерика потрясенно охнула.
– Неужели все так просто? – с замирающим сердцем переспросила она.
– Нет, конечно. Но надо же с чего-то начинать.
Коннор так доступно, так убедительно все объяснил, что впервые в жизни чувство вины словно растаяло, отступило на задний план, а материнский голос временно умолк.
– Так, для справки, Фредди. Не ты одна разрываешься между любовью и ненавистью. То же самое я испытываю к отцу.
Едва выговорив эти слова, Коннор повернулся к жене спиной и замолчал. На языке у девушки вертелись тысяча вопросов, но Кон недвусмысленно дал понять, что откровенничать не намерен.
Он уже давно заснул, а Фредерика все лежала с открытыми глазами. Как трудно бороться с влечением, что с каждым днем набирает силу! В самом начале держать Коннора на расстоянии было куда проще, но чем ближе она узнавала мужа, тем крепче к нему привязывалась. Постепенно она начала осознавать, что репутация Коннора О'Салливана очень мало отражает истинную его суть. И насчет ее матери он все понял, действительно понял!
Причем у Фредерики возникло ощущение, что Коннор нуждается в понимании не меньше ее самой.
Как-то вечером в августе Фредерика устроилась на заднем крылечке, потягивая травяной чай. Налетевший ветер взметнул ее волосы. Скоро дни станут еще короче, а ночи длиннее… Деревья запылают огненно-алым… Девушка дождаться не могла этого дня, она с детства обожала осень.
Коннор отправился в город на какую-то важную встречу. Что за встреча, он не пояснил, а Фредерика не спросила. Однако по обрывкам телефонных разговоров догадалась, что речь идет о торговле недвижимостью.
Похоже, муж уже строит далеко идущие планы.
Фредерика прикинула, сколько может стоить «Эмайн Маха». Если Коннор обещал заплатить сообщнице пятнадцать тысяч фунтов, это значит, что продаст он ферму за сумму гораздо большую. Здесь двенадцать сотен акров плюс великолепный дом и превосходно оборудованные конюшни… Наверняка «Эмайн Маха» принесет ему золотые горы. А еще Коннор рассказывал, что дед его был одним из лучших конезаводчиков графства Слайго, так что лошади, надо думать, тоже немало стоят.
