– Вы можете прекрасно устроиться в этойгостинице, – проговорил священник с внезапной настойчивостью, но мягкимтоном. Он продолжал внимательно смотреть на меня, сдвинув брови. – Это всамом деле прекрасное место, и мы могли бы воспользоваться услугамикакого-нибудь студента. Но…
– Однако я и сам еще весьма молод, – ответил я,перекидывая ногу через скамью и собираясь встать из-за стола. – Здесь нетникого из моих сверстников?
– Видишь ли, дело в том, что все они уехали изгорода, – пустился в объяснения коротышка. – А те немногие, чтоостались, заняты – помогают родителям вести дела. Никто не болтается здесьпросто так.
Нет, молодой человек, бездельников и мошенников у нас неводится!
Священник смотрел на меня изучающим взглядом и словно бы не слышалзамечаний старика.
– Да, вы образованный молодой человек, – наконецпроизнес он, по-прежнему чем-то явно встревоженный. – Несомненно так!Подтверждением тому и ваша манера говорить, и те мысли и соображения, которыевы высказываете. – Он на мгновение замолчал, а потом вдруг спросил: –Полагаю, в самом скором времени вы продолжите свой путь – не так ли?
– Вы считаете, мне следует уехать? – спросил я.– Иливсе же остаться?
Тон моего голоса оставался ровным и вежливым.
– Не знаю, – с легкой усмешкой ответил он, но тутже вновь помрачнел, и на его лице появилось едва ли не скорбноевыражение. – Помоги вам Бог, – прошептал он.
Я придвинулся к нему и наклонился ближе. Заметив это, хозяингостиницы понял, что я намерен побеседовать конфиденциально, отвернулся изанялся своими делами. Коротышка самозабвенно доверился своему кубку.
– В чем дело, святой отец? – спросил яшепотом. – Ведь город процветает, разве не так?
– Ступай своей дорогой, сын мой, – в голосесвященника прозвучали нотки зависти. – Хотелось бы и мне поступить так же,будь на то моя воля. Но я обязан соблюдать однажды данный обет послушания.Кроме того, здесь мой дом и здесь мой отец, а все остальные исчезли бесследно…Или так только кажется… – Тон его внезапно стал жестким, и он мрачнодобавил: – Будь я на твоем месте, никогда бы здесь не останавливался.
Я кивнул.
– Ты выглядишь необычно, сын мой, – продолжал онвсе тем же шепотом. Наши головы сблизились. – Слишком сильно выделяешься.Ты хорош собой и с ног до головы разряжен в шелка и бархат. Да и твой возраст…Ты уже далеко не ребенок.
– Да, понимаю, в этом городе мало молодых людей, вовсяком случае из тех, кто склонен задавать неудобные вопросы. Лишь пожилые исмиренные, те, кто принимает действительность такой, какова она есть, и невдается в детали, стремясь докопаться до сути.
Мой излишне риторический выпад не вызвал с его стороныникаких возражений, и я пожалел, что вообще сказал это. Быть может, причинойэтой небольшой оплошности послужил кипевший в моей груди гнев и в горькихсловах отразились мои страдания? Так или иначе, ничего хорошего в этом нет. Ярассердился на себя.
Священник прикусил губу. Хотел бы я знать, за кого онтревожился – за меня, за себя или за нас обоих?
– Зачем ты пришел сюда? – задал он мне прямойвопрос, и тон его был почти покровительственным. – Как ты вообще здесьочутился? Говорят, ты пришел в ночи. Не вздумай и уходить отсюда ночью. –Его голос перешел в тихий, едва различимый шепот.
– Вам не следует беспокоиться обо мне, святойотец, – ответил я. – Молитесь за меня. Этого вполне достаточно.
Он явно страшился чего-то, и это было столь же заметно, какранее страх молодого доминиканца. Но этот священник, несмотря на зрелыйвозраст, морщинистое лицо и влажно блестевшие от вина губы, вызывал во мнебольше симпатии и казался более искренним. Создавалось впечатление, что онсовершенно опустошен некими событиями, остававшимися за гранью его понимания.
Я направился к выходу, но почти уже возле самых дверей оннагнал меня и схватил за руку.
– Мой мальчик, – прошептал он, когда я склонился кего губам, – есть еще нечто… нечто такое…
– Я знаю, отец, – ответил я и похлопал его поруке.
– Нет, ты не понимаешь. Послушай. Когда выйдешь изгорода, придерживайся главной дороги и двигайся в южном направлении, даже еслиты уже выбрал для себя иной путь. Ни в коем случае не поворачивай на узкуюдорогу, ведущую к северу.
– А почему нельзя ехать на север? – потребовал яответа.
В полной растерянности, совершенно потрясенный, онотодвинулся от меня, не проронив ни слова.
– Почему? – шепотом повторил я свой вопрос. Онбольше не смотрел мне в глаза.
– Грабители, – пробормотал он. – Шайкиграбителей преграждают дорогу странникам. Они хозяйничают на дороге. Облагаютданью, заставляют платить за проезд. Последуй моему совету – поверни к югу.
Он резко отвернулся от меня и – словно я уже покинулгостиницу и отправился в путь – заговорил со своим отцом; в тоне его приэтом отчетливо звучала мягкая укоризна…
Я вышел из зала.
Как только я ступил на пустую улицу, мысль о грабителяхзаставила меня резко остановиться.
Большинство лавок были закрыты – послеобеденныйперерыв, – но некоторые еще работали.
Висевший у меня на боку меч, казалось, весил не меньшетонны, меня слегка лихорадило после выпитого вина, а голова кружилась от всехоткровений, которые мне довелось услышать.
Итак, подумал я, чувствуя, как пылают щеки, передо мнойгород, в котором нет молодежи, нет калек, нет полоумных; здесь никто неумирает, здесь не рождаются нежеланные дети! А на дороге к северу путниковподжидают опасные разбойники.
Я двинулся вниз по склону, постепенно ускоряя шаг, вышелчерез широко распахнутые ворота и оказался за пределами города. Легкий ветерокприветствовал мое появление и показался мне весьма освежающим.
Меня окружали богатые, прекрасно ухоженные поля, виноградники,попадались фруктовые сады и сельские усадьбы – всю эту роскошь и изобилие я немог увидеть прежде, приближаясь к городу в темноте. Что же касается дороги насевер, то она оставалась скрытой от меня городскими строениями, протянувшимисядалеко в том направлении.
Только ниже, на горных отрогах, виднелись какие-то развалины– должно быть, все, что осталось от разрушенного подворья женского монастыря, аеще ниже и значительно западнее можно было различить очертания руин мужскойобители.
