Звонит мобильный телефон. Он звонит постоянно. Газетчики неизвестно как ухитрились раздобыть ее номер.
Вернувшись на диван, она принимается за бутерброд с арахисовым маслом и джемом. По телевизору идет программа новостей на общенациональном канале. Двое комментаторов обсуждают ее дело. Первый возмущен тем, что с Анной обходятся как с преступницей, в то время как второй согласен с судьей, указывая на необходимость придерживаться рамок закона.
«Перестаньте», — говорит первый комментатор, возмущенно хмыкая и ерзая в кресле.
«Если она сбежит, — заявляет комментатор, — она заберет с собой собственность».
При слове «собственность» на лице первого комментатора появляется гримаса отвращения.
«Прекратите использовать это слово, или разговор закончен».
Второй комментатор молчит.
Вступает ведущий новостей:
«Мы вернемся к этому обсуждению через пару минут».
Когда Анна слышит слово «собственность», ей становится нехорошо. Интересно, что скажет ее ребенок, когда через много лет он об этом узнает. Ребенок, который родится, несмотря на то что его отец пытался этому воспрепятствовать.
Жуя свой бутерброд, Анна не сводит глаз с экрана. Реклама закончилась, и показывают видеосюжет: ребенок рисует на плакате. Подпись гласит: «Меня могло не быть». Женщина признается, что хотела сделать аборт.
«Но мы так счастливы, что решили оставить Джереми. — Женщина целует ребенка в макушку. — Это была бы ужасная ошибка».
В репортаже сказали, что уже планируются демонстрации. Представитель «Права на жизнь» называет дату и время. Они выбрали известную больницу, где делают аборты, как место для своего выступления. Организация «Право на выбор» планирует другую акцию протеста. Она состоится на ступенях здания суда. Обе стороны осуждают решение судьи.
Анна убирает звук. У нее больше нет сил это терпеть, она обдумывает, куда бы скрыться. Дом в Барениде — очевидный выбор, но при мысли о маленьких мальчиках и девочках ей становится не по себе.
Если она сядет в машину и поедет куда глаза глядят, возможно, ей удастся оторваться от газетчиков.
Куда еще она может спрятаться? Есть еще Дэвид, но он говорил, что репортеры и так в последнее время зачастили в галерею. А кроме того, она по-прежнему будет в городе, и, следовательно, за ней все равно будут следить. Во время последнего разговора с Дэвидом он сказал, что спрос на ее картины подскочил до небес.
— Мне трудно сосредоточиться, — сказала Анна в ответ на вопрос Дэвида о новых работах.
Он сказал, что люди спрашивают, не рисовала ли она детей или младенцев. Цены за эти картины могли бы быть в десять или двадцать раз больше, чем обычно.
Какие-то ее картины с прошлой выставки даже показали по телевидению. Они показались ей жестокими. Фрагменты человеческих лиц вперемешку с разрубленными животными. И среди них несколько голов младенцев. При виде их она морщится от отвращения. Как можно было так легкомысленно к этому относиться!
Анна увеличивает громкость, чтобы послушать, что говорят.
Камера поворачивается к репортеру, он кивает и мрачно провозглашает:
«Все это пугает и вызывает дальнейшие опасения».
Анна переключается на американский канал. В эфире новости, но о ней — ни слова. Несмотря на это, Анна ждет, что эта новость может появиться в любую минуту, поскольку на некоторых фургонах, стоявших у ее дома сегодня утром, она видела эмблемы американских телекомпаний.
Она переключается на другой американский канал. На врезке в правом верхнем углу экрана появляется деталь картины. Роза с лепестками телесного цвета. Она встает и подходит поближе к телевизору, а тем временем ведущая произносит:
«Суд должен решить спор между канадской художницей и ее бывшим возлюбленным, врачом-гинекологом, относительно того, кому из них принадлежит право распоряжаться судьбой их нерожденного ребенка. Основание для иска крайне необычно: „Возвращение собственности“».
Ведущая обрисовывает ситуацию, а в это время на экране появляется студия Анны. Незаконченная картина с изображением розы. Камера выхватывает ее работы, прислоненные к стенам или стоящие на мольбертах. Анна не появляется в кадре ни разу.
У нее в студии кто-то был!
Она хватает пальто и выходит из квартиры, заперев за собой дверь. На улице ее окружают газетчики, которые всю дорогу идут следом за ней. Анна не обращает внимания на их крики, ей хочется заткнуть уши руками.
Подойдя к студии, она берется за ручку двери. Все закрыто, нет никаких следов взлома.
Отперев дверь, она быстро заходит и захлопывает дверь прямо перед толпой, рвущейся внутрь. Фыркая от ярости и отвращения, она бежит вверх по ступеням, входит в студию и торопливо оглядывается по сторонам, в ее глазах тревога. Все на месте. Как они вошли сюда без ее согласия? Насколько ей известно, ключей нет ни у кого, кроме нее и хозяина.
Мог мистер Оливер пустить их? Анна сильно сомневается. Вряд ли он способен на такую низость.
Проверяя холсты, чтобы убедиться, что все на месте, она чувствует вибрацию мобильного телефона. Анна снимает перчатки и достает телефон из кармана, чтобы проверить номер. Это звонит ее адвокат.
— Я слушаю.
— Анна?
— Ко мне в студию кто-то заходил.
Она продолжает оглядываться, поворачиваясь на месте, чтобы окинуть взглядом все помещение.
— Кто?
— Репортеры с телевидения. Вы видели американские каналы?
— Нет, я не смотрела. Какой канал?
Анна называет канал.
Адвокат отвечает:
— Да-да. — Ее тон говорит о том, что она записывает. — Я поручу кому-нибудь проверить.
— Мне нужно уехать отсюда.
— Уехать куда?
— Не знаю.
— Вы не можете уехать, вы же знаете.
— Я имею в виду из города.
— Только не очень далеко. До суда осталось всего три дня.
Адвокат снова начинает говорить о том, что не ожидала от суда такой оперативности.
Анна ждет, ее глаза скользят по рабочим столам.
— Вам нужен сопровождающий?
— Нет, я обойдусь.
— А где вы намерены остановиться?
— Газетчики будут следить и за вами.
— Мы можем снять вам гостиницу.
— Не надо, я просто на пару дней уеду за город.
— Хорошо, но оставайтесь на связи. И, Анна, пожалуйста, не пытайтесь уехать из провинции. Я понимаю, вы об этом даже не думаете, но это очень осложнит все дело. Я уверена, общественное мнение приведет судью в чувства.
— Я не собираюсь этого делать.
