пушчонка, и сломанные ружья, и повреждённые молитвенники на разных языках, и конская упряжь, и почти целый, только что без линз, микроскоп. А если покопаться как следует, то можно найти и изодранную бедуинскую палатку, и верблюжье седло, и сломанные сабли, и Бог весть, что ещё!
Есть ли в этом нужда, числится ли этот хлам на полковом балансе, или, быть может, полковое начальство имеет в этом свой козырный интерес, рассуждать можно долго и вкусно, называя имена, подмигивая и закатывая глаза…
… но это всё — для человека понимающего и заинтересованного. Попаданец же, к его большому сожалению, бесконечно далёк от увлекательного мира спекуляций, приписок, усушек и утрусок.
Ну то есть так-то не особо жаль… но сейчас его, как человека грамотного, и, что самое главное (!), не принадлежащего ни к одной из многочисленных фракций солдатского «обЧества», привлекли не то к инвентаризации, не то к разбору этого хлама.
Если бы он хоть что-то понимал в круговороте армейского имущества, то мог бы, наверное, отщипнуть в свою пользу малую толику. Судя по оговоркам, даже напрочь негодные трофейные шинели, обгоревшие, окровавленные, дырявые во всех местах разом, пройдя сложный круговорот армейской мены, могли обернуться профитом, а при известной ловкости, и медалью.
— Пошевеливайся давай, тюрюхайло[v] сопливое! — подгоняет его рассерженный на что-то унтер, и сам бегающий с охапками добра так, что ещё чуть, и с него, как с замотанной лошади, можно будет соскребать пену, — Да што ты ж ты, как муха сонная…
— А-а… негораздок! — отпустив попаданцу подзатыльник от армейских щедрот, унтер почти тут же накинулся на одного из молодых солдат, — А ты что соплю на кулак наматывашь⁈ Ужо я тебе пропишу! Ну, пошто вылупился, как филин? Уху, да уху… давай, живей!
— У, храпаидол африканский, — тихонечко, почти что под самый нос, пробубнил себе молодой солдат, остановившись рядом с Ванькой и косясь на унтера, — Он…
Что именно имел в виду солдат, говоря, очевидно, об унтере, Ванька так и не узнал, но…
… чёрт подери, это и неважно!
Главное, что его взаимоотношения с солдатами начали налаживаться, и хотя они ох как далеки от нормальных, но его, Ваньку, по крайней мере, начали воспринимать, как человека. Н-да… а до этого было совсем плохо…
История с зуавами и все последующие события подточили цивилизационные установки попаданца, и он, пусть через раз, пусть не всегда умело, начал показывать зубы! И дело здесь, пожалуй, не столько даже в пару раз продемонстрированном умении дать в морду, сколько в готовности раз за разом отстаивать границы.
А может быть, в том, что попаданец, не то чтоб сжившись с этим временем, а скорее, осознав наконец реальность вокруг, начал, синхронизировав наконец память, использовать ресурсы мозга не только на сожаления, нытьё и несбыточные мечты, но и, оглядевшись по сторонам, начал крутиться.
С последним пока выходит так себе… но сама готовность к чему-то новому, попытки встроиться в какие-то схемы, использовать в своих интересах то, что попадается под руку, начало вызывать не то чтобы уважение…
… но интерес.
Это не сделало Ваньку своим в глазах солдат, он — штатский, сопля зелёная, и раб, в отличие от них, царёвых людей. Кастовость, сословность, ценимая тем более, чем ниже находится человек, давит, и ох как давит!
Впрочем, если бы он, сохраняя своё рабское состояние, был лакеем человека знатного, значимого, и умел был, не стесняясь, пользоваться своим приближённым положением, всё, разумеется, было бы иначе…
… но это, разумеется, совсем другое дело!
Да и история с зуавами, его роль в отражении французской вылазки, не то передана была по какому-то подобию испорченного телеграфа, не то, быть может, отчасти просто замылена в силу каких-то причин. А спорить, рассказывая и доказывая… ну, он попытался. Но здесь такие байки рассказывает каждый второй, и если верить всем…
… вот и ему — не поверили.
— Этого, что ли? — остановившись перед Ванькой, унтер, не выпуская из рук тюк с каким-то тряпьём, мотанул на него головой.
— Ён самый! — оскалился писарь, с любопытством оглядывая Ваньку, — Требуют! Говорят, выкупили его!
— Да ты што? — охнул унтер, покрепче прижав к себе тюк, — А хто?
— Да морячки пришли за им, — отозвался писарь, — я только краем уха к двери приложился, так-то, сами понимать должны, Сидор Феофаныч, со мной посоветоваться не соизволили!
— Ух-х… не соизволили! — развеселился унтер, — Ну… забирай тогда, пущай идёт!
Ванька, после известия о том, что его выкупили, и так-то стоял ни жив, ни мёртв. В голове — сотни мыслей разом, от возвышенных, о свободе, добытой, быть может, по подписке среди доброхотов, впечатлённых его боем с зуавами, то упаднических, о новом хозяине…
… но действительно оказалась куда проще.
— Вот с етими господами пойдёшь, флотскими, — писарь хлопнул его по плечу, — при их теперь будешь состоять, в аренде!
— … но смотри, сукин сын, — выслужившийся из нижних чинов немолодой прапорщик, мотая толстым пальцем перед лицом Ваньки, даёт последние наставления, — числиться ты будешь у нас, так што если что…
Его кулак, веснушчатый, мосластый, обильно покрытый рыжеватыми волосками, со сбитыми о солдатские зубы костяшками, замаячил перед глазами паренька.
— Внял?
— Э-э… так точно, Вашество, — потухло отозвался попаданец, расставшийся с мечтами о свободе, — внял!
[i] И так далее.
[ii] Все газетные цитаты — подлинные, взятые из газет того времени.
[iii] О́ткуп — система сбора с населения налогов и других государственных доходов, при которой государство за определённую плату передаёт право их сбора частным лицам (откупщикам). В России — винный откуп.
[iv] 1828–1829
[v] Тюрюхайло — неряха.
Глава 5
Благими намерениями
В большой комнате настежь распахнуты окна, горячий ветер свободно гуляет меж тесно составленных столов, трогая бумаги
