то живо…
Не договорив, он качнул стволом с примкнутым штыком, и Ванька, как заворожённый, проследил глазами за острием, выписавшим сложную синусоиду всего-то в десятке сантиметров от его лица.
— Я… — начал было он торопливо, — послушайте, это какая-то ошибка!
Удар сапогом в спину от другого солдата прервал его слова, и Ванька, соскользнув с подстеленных под седалище газет, растопырившейся лягушкой упал вперёд, больно ударившись голенями об углы ступеней, в самый последний момент подставив руки, спасая голову. Не удержавшись, он заскользил вниз, едва не сбив старика-лодочника, остановившись, не иначе как чудом, на самом краю лестницы.
В лицо плеснуло солёным, он замер, едва удерживаясь от того, чтобы не свалиться в море. Осторожно он подался назад…
… и в тот же миг в шею ему упёрся кончик штыка. Острый.
— Вот так-то, мусью, — сказал всё тот же хриплый голос. Несколько секунд спустя ему всё же дозволили подняться, тут же весьма умело насовав под рёбра при полном одобрении собравшихся.
— Лягушатник поганый, — сказал, как сплюнул, старик-лодочник, придвинув внука к себе, будто защищая невесть от чего.
— Ужо тебе, — оскалился толстенький, приземистый торговец сбитнем, с жадным любопытством протолкавшийся вперёд и утвердившийся среди толпы с видом человека, привычного и жадного к зрелищам.
— Но я… — жалко сказал Ванька, озираясь на людей, настроенных крайне недоброжелательно, — Я не…
— Ступай давай! — в спину его подпихнули прикладом, заставляя подниматься вверх по лестнице, прямо на нежелающих расступаться людей. Ещё раз попытавшись что-то сказать и получив прикладом, на сей раз в затылок, отозвавшийся звоном и звёздочками, Ванька замолчал, сосредоточившись на том, чтобы только не упасть.
— Что здесь происходит? — властно поинтересовался лейтенант, с видом небожителя спускаясь сверху по лестнице под руку с упитанной барышней.
— Так это, француза поймали, вашбродь! — вытянулся один из солдат с видом человека, сделавшего важную и нужную работу, и ожидающего ничуть не меньше, чем медаль, ну или на худой конец, чарку с лобызанием от отца командира.
— Шпиён! — поддакнул сбитенщик.
— Я сразу его заметила… — завела шарманку женщина, с которой всё и началось.
— Малого хотел убить, — непримиримо и зло сказал невесть кто из толпы,- вона, старик внука едва спас!
— Отравитель! — ахнула какая-то толстенькая, приземистая бабка, закутанная в одёжки так, что куда там капусте…
Несколько секунд спустя на Ваньку начала надвигаться разгневанная толпа, готовая линчевать его, и свято уверенная в своём праве на это. Она, толпа, точно знает…
— А-атставить! — командный голос у моряка поставлен отменно, и толпа разом откачнулась.
— Ну-ка… — Его Благородие поощряющее кивнул Ваньке, жестом руки, затянутой в белую перчатку, заставляя замолкнуть толпу.
— Да лакей я, ваше благородие! — напуганно зачастил тот, — Камердинер поручика Баранова, покойного! С детства учён языкам, потому как при барине…
— Ишь как заговорил, — непримиримо сказал старик с внуком, сам, кажется, поверивший в то, что Ванька, то бишь французский злодей, хотел убить малого внука, — все они…
— Да вон хоть Тихона Никитича, хоть…
Имена старых моряков, названных Ванькой, несколько охладили толпу, и линчевание до поры отложилось. Кто-то из мальчишек, бойких на ногу и на язык, взялся сбегать по известным адресами, и минутой позже едва ли не все они разлетелись вспугнутой стайкой воробьёв.
Ванька остался стоять на лестнице, ёжась от нехорошего внимания и косясь то и дело на моряка. Тот, казалось, не обращает на него более никакого внимания, занятый своей спутницей.
Попаданец покосился по сторонам раз, другой, везде натыкаясь на колючие, злые взгляды, нахохлился, ссутулился, да так и остался стоять, чуть не на одной ноге, будто аист на болоте.
Время посреди толпы, настроенной враждебно, тянулось медленно и тягуче. Благо… наверное, благо, что к Его Благородию присоединилась пара товарищей, а чуть погодя и пехотные офицеры, не слишком трезвые и от того весёлые, но весёлые как-то зло.
— Дядька Лукич, дядька Лукич идёт! — издали загомонили мальчишки, и действительно, толпа начала расступаться, и сквозь неё, как Моисей сквозь воды Красного Моря, прошёл старый моряк.
— Ванька? — прищурился он, подходя поближе, — Ну точно… ах ты, чёртушко, опять в незадачу встрял?
— Ваш бродь! — заметив морских офицеров, он вытянулся во фрунт, представляясь старым своим боцманским званием, называя последнее место службы.
— Знаешь этого человека? — благосклонно выслушав его, осведомился лейтенант, небрежным жестом указав на Ваньку.
— Как есть знаю! — молодцевато ответил дядька Лукич, — да вот…
Повернувшись, он дёрнул подбородком в сторону ещё одного отставника.
— … Никанорыч не даст соврать!
Подошедший Никанорыч закивал.
— Хороший парнишка, — хрипло каркнул он, отчаянно скрипя и напрягая голосовые связки, повреждённые при давнем абордаже на последней Русско-Турецкой войне[iv], — геройский. На Шестом Бастионе двух зуавов самолично зарезал, даром, что сам сопля штатская!
— Н-да? — вскинул бровь лейтенант, поощряя разговор.
— Как есть, Вашбродь! — перекрестился дядька Лукич, — Я сам не поверил, так что сходил на Бастион, покалякал со знакомцами, и так что и правду малой говорит.
Настроения толпы переменчивы, несколько минут назад они готовы были линчевать его, а сейчас…
— … не держи зла, — раз за разом повторяет солдат, — накось вот, табачком угостись!
Ванька, через силу улыбаясь, угощается, пожимает руки, терпит хлопки по спине…
… а она болит. Удар сапогом по позвоночнику, кажется, выбил что-то… а голени болезненно ноют, и штанины внизу уже пропитались кровью.
— … не держу, — уверяет в ответ попаданец, — Нешто я не понимаю⁉
… но он, разумеется, врёт.
Дровяные сараи за особнячком, который занимает ныне штаб Владимирского полка, заполнены сейчас, по военному времени, всяким военным хламом, среди которого и требующие починки портупеи, и изорванные сапоги, и поломанные стулья, и чёрт те какой хлам. Есть и разбитая французская
