Потрёпанное голубое платье. То самое, что когда-то было снято с мёртвой горожанки в Басторге. В голове промелькнула страшная мысль: вдруг ей не удалось вырваться из цепких лап сиреневого дурмана, а всё случившееся за последний месяц — насмешка судьбы, плод воображения умирающего рассудка, который отчаянно блуждал между беспамятством и безумием⁈ Внезапная встреча с Рэксволдом… Магия… Чудодейственное лекарство… Воскрешение из мёртвых… Сейчас всё это походило на угасающую иллюзию, скрывавшую за собой беспощадную боль агонии.
— Скорее же… — мальчик взял Эрминию за руку и настойчиво потащил к выходу.
Пребывавшая в отрешённости северянка не сопротивлялась. Если чары забвения рассеялись, то где же предсмертные муки⁈ Их полное отсутствие корёжило сознание странным, но закономерным выводом: неужели она только что умерла, представ перед проводником в загробный мир?
Едва они вышли из пещеры, как абсолютно непонятным образом оказались в тёмной комнате со спёртым, прогнившим воздухом. Сквозь заколоченное досками окно на пол падали полоски лунного света. У воительницы возникло неприятное предчувствие. Она осторожно попятилась, но уже через шаг спина упёрлась в закрытую дверь, тихо брякнувшую железным засовом. Проскрипев старыми половицами, мальчик подошёл к очертаниям стоявшего у стены стола и зажёг свечу. На жёлтом огарке, стекавшем по медному подсвечнику застывшими восковыми ручьями, задрожал тусклый огонёк, который чуть не потух от вздохнувшего сквозняком дома, а затем уверенно выпрямился. Свет крепнущего пламени дополз до узкого каменного подоконника, упал на усеянный глиняными черепками пол, заблестел на золочёных доспехах лежавшего посередине комнаты покойника, что крепко сжимал в бледной руке лезвие воткнутого в половицу палаша. Люций Дорвертан…
— Ты поможешь ему? — мальчуган пронзил Эрминию печальным взглядом.
По щеке северянки скатилась одинокая слеза. Она как сейчас помнила перекошенное болью лицо Люция, когда отравленное вино выдавливало из него остатки жизни. Охваченный дурманом разум толкнул её на ужасное деяние — подлое убийство храброго воина, вина которого была лишь в том, что он, будучи капитаном стражи, верой и правдой защищал свой город от банды разбойников.
— Прости… — Эрминия сползла по двери и обречённо опустилась на пол. — Я не ведала, что творю…
Не смея взглянуть мальчику в глаза, она потрясённо смотрела на тело, слушая, как в гробовой тишине комнаты зажужжали проснувшиеся мухи. Плотно стиснутые зубы не смогли удержать стоявший в горле ком, и он вырвался наружу всхлипом отчаяния. Вслед за ним раздался тяжёлый стук: кулак воительницы влетел в пол, замерев на вздрогнувшей доске, подобно заблудившемуся путнику, что застыл в неуверенности на распутье незнакомой дороги. С крепко сжатой руки на половицу перебрались горячие капли крови, но Эрминия, познавшая бездонную глубину душевных терзаний, не чувствовала боли. Как и текущих по щекам солёных ручьёв, которые срывались с подбородка кристально чистыми каплями, покрывая голубое платье вереницей тёмных следов.
Смерив девушку полным безразличия взором, мальчик повернулся к столу и накрыл свечу ладонью. Тихое шипение угасшего пламени напомнило предсмертный вздох дряхлого старика. Комнату поглотила тьма. Густая… холодная… Будто глаза утопили на дне чернильницы, а ту, в свою очередь, закопали в глухой, промёрзлой могиле. От лунного узора на полу, дававшего хоть какой-то ориентир, не осталось и следа — лишь бесконечная чернота.
Во мраке раздался короткий скрежет, который закончился резким деревянным стуком. Затем звук повторился, но чуть ближе. Северянка утёрла заплаканное лицо рукавом. Неужели малец пытался подтащить к ней мертвеца? Зачем?
— Я… не смогу… ему помочь… — скорбным голосом сообщила Эрминия, с трудом сдерживая всхлипы и слушая, как выступающие части доспехов бороздят старые половицы.
— Ошибаешься… — прозвучал немногословный ответ со стороны стола, и воительницу прошиб холодный пот: в центре комнаты находился только покойник и он… полз к ней.
Воздух наполнил тошнотворный смрад разложения, а мухи, будто ополоумевшие, принялись хаотично носиться во мраке: они с мерзкими шлепками бились о стены, врезались в лицо, пытались забраться в уши и ноздри. Но даже жужжащее в ухе насекомое не заставило северянку пошевелиться. Поникнув головой и роняя слёзы, она молча слушала, как близился скрежет неотвратимого возмездия, стук локтя мертвеца, что отсчитывал секунды её существования в загробном мире. Возможно, став ничем, пустотой в потустороннем пространстве, измученная душа наконец обретёт покой…
Эрминия уже ждала прикосновения ледяных пальцев к босой ступне, когда закрытая дверь за спиной вдруг с треском распахнулась, словно некто, обладающий нечеловеческой силой, рванул её наружу, да так, что стальной засов и крючковатые петли со звоном разлетелись по комнате. Потеряв опору, воительница вывалилась на улицу, ударившись головой о камень мостовой. В затылке замаршировала тупая боль, но упавший на лицо бирюзовый свет отвлёк северянку от неприятных ощущений, и она медленно открыла глаза: нависшая над угрюмым городом луна напоминала покрытый инеем аквамарин — всё как в древних грондэнаркских поверьях о Мёртвой Лощине, куда после смерти попадали бесславно павшие, где царила вечная ночь, а место небесного светила занимал тусклый кусок льда.
Со всех сторон поползли зловещие шорохи, вслед за которыми ветер принёс зловоние гниющих трупов. Однако Эрминия и не думала подниматься — даже головы не повернула, продолжая безропотно смотреть в пугающе низкое небо. Воительница уже знала, кто скрывается в темноте мистического Басторга: те невинные, кого она протаранила загнанным до пены жеребцом, те, чьи изувеченные копытами тела остались лежать на утонувших в хаосе улицах, пришли отомстить… Этот час настал. По расчерченной горечью сожаления влажной щеке скатилась ещё одна слеза, маленькая капля эгоизма: на закате бытия сильно захотелось увидеть Рэксволда, хотя бы украдкой, в последний раз… Но врата в прошлую жизнь были закрыты… навсегда.
Неуклюжее шарканье мертвецов приближалось. С каждым их шагом лик бирюзовой луны уменьшался и тускнел, безвозвратно утопая в омуте чёрного неба и всё больше сковывая взор колючей мглой. Когда едва заметный круг полностью растворился во тьме, а спине стал привычен могильный холод мостовой, Эрминия прикрыла глаза. Сквозь окружившую её какофонию шорохов прорезался леденящий душу, полузвериный крик младенца, который впился в меркнущее сознание, задвоился эхом и заглушил все остальные звуки… Затем наступила тишина: беспробудная, как самая тёмная ночь, тягучая, как горячая смола, и глубокая, как строгий взгляд престарелого проповедника…
Однако гробовое безмолвие нарушил зашумевший в ухе ветерок, давший северянке понять, что её разум почему-то не истлел в вечности времён… Воительница недоверчиво открыла глаза: взор по-прежнему пленяла тьма, но пробудившийся рассудок распознал дыхание спящего рядом Рэксволда. Очередная иллюзия? Вопрос был разорван донёсшимся с другой стороны храпом следопыта, который, судя по удалённости, находился на своём привычном месте — рядом с Лайлой. Коснувшись тела и ощутив под пальцами кожаную броню, Эрминия окончательно убедилась в том, что всё увиденное лишь кошмар. Чёртов ночной кошмар. За одним исключением: катившиеся по лицу слёзы она чувствовала и сейчас, а желание разрыдаться еле сдерживали стиснутые зубы. Чтобы они не предали её как во сне, рот надёжно укрыла полусогнутая ладонь.
Северянка бесшумно встала и бросила заплаканный взгляд на отмеченный лунным светом выход… Тихая поступь. Зажатый пальцем язычок колокольчика. Застывший на влажных щеках поцелуй прохладного ветра.
Мрачный лес утопал в поволоке тумана, что белела в лунных просветах призрачными облаками. Пройдя несколько шагов под пристальным взором яркого месяца, Эрминия обречённо рухнула на колени. Груз вины прибил её к земле, как дождь — парящий клочок пуха: более двух десятков убитых, не меньше раненых… Как жить дальше, если совесть никогда не даст забыть о содеянном, сердцу неведома дорога к искуплению, а смерть больше напоминает трусливый побег? Замкнутый круг безысходности всё туже сдавливал шею грубой петлёй отчаяния, отчего стоящий в горле ком оброс колючими шипами.
Сдаваясь под натиском эмоций, воительница была готова безутешно разрыдаться, но внезапное прикосновение зимы сорвало с шеи удавку страданий. Вышедший из носа пар и защипавший кожу мороз заставили мокрый взор настороженно плутать по округе. Уловив движение, взгляд метнулся к дальней, залитой лунным светом прогалине. Там, сливаясь с туманом, серел силуэт худощавой лошади. Рассматривая тонкие, палкообразные ноги
