ничего не читалъ объ искусствѣ; мои товарищи были такого же художественнаго образованія — стало-быть, особенно стыдиться не приходилось, да мое чувство къ графинѣ уже не знало щекотаній самолюбія. Цѣлыя лекціи выслушалъ я въ библіотекѣ, разсматривая коллекціи и альбомы. Все, что говорила графиня, было такъ ново для меня, и она съ такимъ умѣньемъ и охотой вводила ученика въ пониманіе красоты, что ему слѣдовало родиться идіотомъ, чтобы не получить вкуса къ изящному. Каждая знаменитая статуя или картина наводили ее на личныя воспоминанія; она уснѣла вездѣ побывать: и въ Дрезденѣ, и въ Парижѣ, и въ Мюнхенѣ, и во Флоренціи, и въ Римѣ, и даже въ Гагѣ. Слушая ее, я такъ и видѣлъ передъ собою и тотъ диванчикъ, съ котораго англичанки смотрятъ на Сикстинскую Мадонну, и круглую комнату флорентинскихъ Уффицій, и вертящуюся на пьедесталѣ капитолійскую Венеру, и ватиканскую нишу Лаокона, и тотъ плохенькій застѣночекъ на виллѣ Людовицы, гдѣ стоитъ голова Діаны, и скромныя комнаты голландскихъ музеевъ, куда записныя любители пріѣзжаютъ постоять передъ «Быкомъ» Поль-Поттера, «Ночнымъ Дозоромъ» Рембрандта и «Банкетомъ аркебрировъ» Фанъ-деръ-Гольдта. Къ инымъ, совершенно мнѣ неизвѣстнымъ мастерамъ, учительница моя заставила меня особенно привязаться. Мурильо, большіе и малые голландцы сдѣлались моими пріятелями. Черезъ двѣ недѣли я уже говорилъ фразы въ родѣ такой:
— Какъ хорошъ этотъ Вуверманчик!
Еслибъ насъ въ пѣвческой спросили: кто былъ Вуверманъ, мы бы не могли и фамиліи-то такой выговорить. А графиня сообщила мнѣ даже, что Вуверманомъ его называютъ по французскому произношенію; а по-голландски-де — его произносятъ: Вауэрменъ.
У большаго круглаго стола библіотеки, гдѣ меня такъ наглядно и легко просвѣщали во всемъ, что человѣчество создало прекраснаго, я предавался особаго рода страстному и почти благоговѣйному созерцанію. Созерцалъ я ее, т. е. женщину, бывшую моей просвѣтительницей. Какъ она входила въ свою наставническую роль! точно будто затѣмъ только мы съ ней и сошлись; а между тѣмъ она же отдавалась мнѣ такъ смѣло и пылко, ея уста цѣловали меня, ея руки обвивались вокругъ моей шеи. Я заново, еще сильнѣе, еще безраздѣльнѣе преклонялся предъ этой личностью. Ея дѣятельность просто изумляла меня, какъ нѣчто необычайное въ русской барынѣ. Каждый урокъ былъ новымъ доказательствомъ силы и даровитости ея натуры. И все это шло — на одного меня… было съ чего обезумѣть!
XXXVI.
— Графъ будетъ здѣсь черезъ два дня.
Вотъ что вымолвила мимоходомъ графиня подъ конецъ урока французскаго языка.
Я вскочилъ. Меня не столько поразило извѣстіе, сколько то, какъ оно было сообщено. Но графиня точно не обратила вниманія на мой переполохъ и, закрывъ книжку, сказала:
— Я васъ, другъ мой, сегодня совсѣмъ замучила урокомъ. Ступайте-ка спать.
Но въ такія ночи, какую я провелъ, сна не дается человѣческому организму.
Нѣсколько недѣль прошло — и я не оглянулся на себя, не назвалъ никакимъ именемъ того, что у насъ завязалось съ графиней. Но тутъ разомъ, безъ всякихъ тонкостей и извиненій, обозвалъ я себя «мерзавцемъ», а связь съ женой моего патрона — «гнуснымъ обманомъ». Къ разсвѣту во мнѣ сидѣло одно чувство — покончить во чтобы то ни стало. Вся отвратительная гадость прелюбодѣянія терзала меня нестерпимо.
Съ готовымъ рѣшеніемъ сошелъ я внизъ. За завтракомъ и за обѣдомъ промолчалъ и ждалъ минуты перехода въ боскетную, чтобы начать…
Но меня предупредили; какъ мнѣ и слѣдовало ожидать, еслибъ я тогда получше зналъ мою наставницу.
— Вижу, сразу начала она, затворяя за собою дверь, что васъ волнуетъ. Присядьте.
— Я не сяду, отвѣтилъ я сумрачно.
— Ну, какъ хотите; а я сяду.
И она сѣла акуратно въ свое кресло, взяла работу и, поглядывая на меня, начала неспѣшно:
— Вы не вспомнили до вчерашняго вечера о моемъ мужѣ, иначе и не могло быть; у васъ хорошая натура, вы отдавались своей страсти, и мучить себя за это угрызеніями — наивно. Я знаю, что вы мнѣ скажете: «обманывать мужа — гадко; если вы меня любите, должны быть моей, а не его женой». Вѣдь такъ?
Вопросъ засталъ меня врасплохъ. Я наединѣ съ своей совѣстью не шелъ такъ далеко: я не мечталъ о томъ, что она броситъ все для меня.
— Нѣтъ, отвѣтилъ я, еле выговаривая слова отъ волненія, я не претендую на это.
— Стало быть, вы хотите меня оставить?
Я обомлѣлъ и уставилъ на нее глаза.
— Хотите? повторила она.
Въ глазахъ у меня закружились искры; неизвѣданная ярость овладѣла мною, похожая на ту, съ какой я вонзалъ рогатину въ тушу разсвирѣпѣвшаго звѣря.
— Если не хотите, продолжала графиня, блѣднѣя и кладя работу на столъ, то не требуйте отъ меня невозможнаго. Я графа не брошу, не потому что я его больше васъ люблю, нѣтъ; а потому, что такъ не слѣдуетъ дѣлать, я не привыкла себѣ противорѣчить. Вы меня вашими студенческими идеями не передѣлаете, Николай Иванычъ, да и не скажете мнѣ ничего новаго. Обманъ, ложь — безнравственность. И вы это такъ называете, и въ свѣтѣ такъ зовутъ. Неужели вы думаете, что я не обдумала всего, прежде нежели сошлась съ вами? Ну, такія ли я женщина, поглядите на меня.
Голосъ ея до того рѣзалъ меня по нервамъ, что я, подойдя къ креслу, продолжалъ ощущать что-то охотничье, точно въ рукахъ у меня былъ ножъ, а предъ глазами вѣрная смерть, если промахнусь.
Графиня привстала, поглядѣла на меня въ упоръ и выговорила съ холодной улыбкой:
— Вы ходили, одинъ-на-одинъ, на медвѣдя: я это знаю, Николай Иванычъ. Вы сильный мужчина; но я, въ эту минуту, не слабѣе васъ. Лучше будетъ вамъ сѣсть и успокоиться.
— Полноте, продолжала она мягче и искреннѣе; жизнь — такое трудное дѣло. Вы еще только начали учиться искусству жить. Вы свободны — можете ѣхать отсюда хоть завтра. Но зачѣмъ же вы уѣдете? Что вы будете спасать? Вашу совѣсть? Она ни причемъ тутъ: я васъ полюбила, я вамъ отдалась, я вамъ другъ, товарищъ, союзникъ. Вы только отвѣчали мнѣ. Вы никого не обманываете. Графъ — человѣкъ для васъ посторонніе, и вдобавокъ вы на него смотрите… я знаю какъ. Стало, изъ-за чего же вамъ-то мучиться?
Вся эта логика скользила по мнѣ, не убѣждая, но отвѣтить что-нибудь посильнѣе я не могъ. У меня вырвался одинъ вопросъ:
— А ваше-то чувство?
— Мое? подхватила графиня; вы его видите: на выходку я неспособна, — не хочу васъ и обманывать; да вы вѣдь и не подбиваете меня на побѣгъ изъ-подъ супружескаго крова.
— Это ваши принципы? прошепталъ я, чувствуя, какъ страсть снова овладѣла мною, и уже дрожа за исходъ нашего разговора.
— Перестаньте, Николай Иванычъ, шутливо возразила она, говорить все
