ладонью по голове кота, чувствуя, как тот потянулся вслед за нею, и улыбнулся. Впервые за долгое время он проснулся не от головной боли и тоски, а так, словно и не было тех двух лет, которые он провел в одиночестве.
– Голоден? – Малевич заглянул в янтарные глаза и кивнул каким-то своим мыслям. – Это правильно! Лучше есть, чем пить. Пользы больше. Прости, друг, придется тебя побеспокоить. Надо понять, что у нас с бюджетом.
Малевич осторожно подвинул кота, уступая ему место, и брезгливо отпихнул в сторонку подушку в не слишком свежей наволочке.
– Пардон! Исправлюсь!
Куртка, которую Малевич швырнул вечером на стул, показалась ему тоже не совсем чистой. Он давно уже перестал обращать внимание на то, как выглядит и в чем ходит. Не дырявое, и ладно. Но почему-то сейчас ему стало не по себе. Глядя, как кот тщательно умывается, сидя на его диване, Малевич загрустил.
– Думаешь, я всегда таким был?
Кот отвлекся от своего занятия и посмотрел на Малевича.
– Да. Сейчас я довольно жалкое зрелище. А ведь было все иначе, друг мой. Было…
Малевич пошарил по карманам куртки, пересчитал найденное и приободрился.
– На хлеб и молоко хватит. Ты молоко-то пьешь?
Кот приосанился и всем своим видом дал понять, что любая еда приветствуется.
Малевич двинулся было к выходу, но кот вдруг зашипел и вынул спину.
– Что? – Малевич остановился и развел руками. – Я в магазин!
Кот соскочил с дивана и прошествовал мимо Малевича в прихожую.
– Со мной пойдешь? Да ради Бога!
Странная пара вышла из подъезда, и местные кумушки удивленно подняли тщательно выщипанные бровки.
– Малевич себе кота завел?
– Да это дворовый! Посмотри, какой он тощий и страшный!
– Ему – так в самый раз! Два сапога пара! Только бы валерьянки не давал, бедняге! А то сопьются на пару!
Язвительный смешок, прилетевший в спины коту и Малевичу, оставил их безучастными. Зачем обращать внимание на плохое, если есть что-то хорошее? А Малевичу и коту было сейчас хорошо. У них была цель, и они были вместе.
В маленьком магазине-палатке у дома Малевича проворная Галочка привычно выставила на прилавок бутылку и была страшно удивлена, когда та была отвергнута.
– Молока! – Малевич был решителен и тверд. – И хлеба.
Галочка удивленно пожала плечиком.
– Как скажете!
Доставая молоко, она углядела-таки у ног Малевича кота.
– Ваш?
Малевич глянул на рыжего и кивнул.
– Теперь – мой!
– Ну надо же… – протянула Галочка.
Она была доброй душой и Малевича, в отличие от большинства жильцов дома номер пять по Малой Баррикадной, жалела. Галочка была не болтлива, умела наблюдать и делать выводы. А еще, благодаря своему месту работы, так или иначе была в курсе почти всех секретов вышеупомянутого дома.
Историю Малевича она, конечно, знала и очень ему сочувствовала.
Как ни странно, но Галочка была первой, кто узнал, что Малевич больше не отец семейства, а выброшенный на обочину жизни холостяк. Жена бросила его, заявив, что хочет от жизни большего. Чего именно – не уточнила и отбыла в неизвестном направлении, прихватив с собой сердце Малевича и его душу. Душу Малевича звали Павлик. И в тот момент, когда ее разлучили с ним, душе было три года от роду… С тех пор Малевич сына не видел. Жена была категорически против.
Малевич платил алименты, высылал дополнительные суммы, надеясь на то, что разум бывшей жены возобладает над непонятной ему обидой, но это не помогало.
– Ты – неудачник! Я не хочу, чтобы ребенок общался с тобой! Не звони мне! Если понадобишься – я сама тебя найду!
Почему эта женщина, которой Малевич отдал все, что имел, начиная с большого сердца и заканчивая теткиной квартирой, доставшейся ему по наследству, бросила его, так и осталось для Малевича загадкой. Он пытался спросить об этом, но всякий раз получал в ответ обидное:
– Ты – сантехник! Ладно, не вышло из тебя художника, но можно же было выбрать другую профессию! Ты просто ни на что не способен! Этого мало?
– Да!
– Я от тебя устала!
– Почему?
– Какая разница?! Я просто не хочу больше жить с таким как ты!
И все. Никаких разговоров, к которым так привык Малевич с детства, ведь его учили, что люди всегда могут договориться и найти точки соприкосновения.
Точка была, вот только касаться ее Малевичу строго запретили.
– Ты хочешь испортить психику ребенку? Как я объясню ему, что у него такой отец?!
– Какой?
– Непутевый! Мальчик должен гордиться своими родителями, а что я могу представить ему? Тебя?! Уволь его, пожалуйста, от своего присутствия!
– Когда ты выходила за меня замуж, я тебя устраивал?
– Я выходила замуж за будущего художника, москвича и мальчика из очень хорошей семьи. А что получила в итоге? Малевич, ты неудачник!
– Ты повторяешься…
– И пусть! Ты слабак! А таким рядом со мной не место!
Малевич с такой постановкой вопроса был в корне не согласен. Он позвонил другу отца, известному в городе юристу, и попросил его о помощи.
– Я помогу. Что смогу, то сделаю. Но ты должен понимать, что она мать. Причем, хорошая мать. И отнять у нее ребенка будет не так просто.
– Отнять?! – Малевич впервые с того дня, как жена увезла Павлика, повысил голос. – Я не хочу отнимать ребенка у матери! Мне нужно совсем не это!
– А что? Чего ты хочешь?
– Хочу видеть сына…
– Что ж, хорошо. Попробуем добиться удобного графика общения.
График был назначен, но соблюдать его никто не собирался.
– Что ты сделаешь, Малевич? Придешь ко мне с приставами? Нет, разумеется. Для подобных выходок ты слишком интеллигентен.
– Я могу увидеть сына?
– Возможно. Если будешь вести себя хорошо!
Малевич и вел. До поры до времени. Снабжал бывшую деньгами, получал в ответ обещания и редкие фотографии Павлика и пестовал надежду, что вот-вот все изменится и он сможет встречаться с сыном.
Но прошел год, а все оставалось по-прежнему.
И Малевич сорвался.
Он понимал, что жена в чем-то права. Он был неудачником. До знаменитого однофамильца ему было как до Луны.
Он громил свою мастерскую, в ярости уничтожая все, что было написано за последние десять лет. А когда там не осталось ни одной целой картины, запер дверь и долгих полгода не входил туда, чтобы не видеть своих разбитых надежд.
По чистой случайности, ища какие-то документы, он отпер дверь накануне того дня, когда в его доме появился кот. И смешно чихающий рыжий зверь, скребущий лапой нос на пороге его мастерской, почему-то умиротворил бурю, до сих пор бушующую в душе
