Вот и вся конспирация по Петрову-Водкину.
* * *
А вот тебе еще один сюжетик – про «агента Белова». История на первый взгляд совершенно идиотская, но тоже реальная. Хотя, конечно, твой читатель может не поверить и сказать: э-э, господин сочинитель, таких совпадений не бывает. Однако я готов под присягой заявить: все в этой истории – правда.
Невероятная, сюрреалистическая, шизофреническая реальность. Она порой оказывается гораздо более причудливой и страшной, чем вымысел. Все мы восхищаемся сочинениями Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Зощенко и братьев Стругацких... Не умаляя литературного дара вышеупомянутых писателей, скажу прямо: в нашей уродливой жизни сочинять ничего не нужно! В ней все уже есть! Град обреченный стоит неколебимо. Конечно, он трансформируется. Но трансформируется только внешне, не меняя своей сути...
Эта история началась для меня в восемьдесят третьем, когда я еще не был сотрудником милиции. Я был студентом четвертого курса университета. Пора незрелого максимализма, разочарований и юношеской бесшабашности. Белые ночи, запретный еще Бродский, портвейн за два рубля семь копеек. Распускающаяся сакура, которая вблизи оказалась засохшей березой.
...Итак, история началась с того, что в июне восемьдесят третьего года я вписался в драку в баре на Наличной улице. А нетрезвый мужик, с которым я подрался, оказался опером Петроградского РУВД. Он постращал меня удостоверением, переписал мои данные и сказал, чтобы завтра я – как штык! – был у него. Тогда эта была катастрофа! Ты понимаешь.
Я – чего греха таить? – напуган. Прихожу, он со мной проводит какую-то странную беседу на тему: драться нехорошо. Да, отвечаю, худо. Больше не буду. И все. На этом – все. Только напоследок он мне:
– Но вам следует зайти на Лиговский, 55.
– А что такое? – спрашиваю.
– Там все объяснят. Комната такая-то.
Через знакомых узнаю, что же такое находится на Лиговке, пятьдесят пять. Мама ты моя, отдел спецслужбы. Становится мне еще страшнее. Еду я туда в самых растрепанных чувствах., спецслужба! Это что же? Сейчас смешно, а тогда не до смеха было. Приехал, представился, жду немедленного расстрела в подвале с последующей тайной кремацией. Меня, однако, не расстреливают, на дыбе не подвешивают и даже лампу в лицо не направляют. А ведут со мной странный разговор:
– Ну, Женя, где работаешь-учишься?
– Учусь... Восточный факультет университета, четвертый курс.
– Ага... Так-так... А много ли иностранцев у вас?
– Хватает.
– В общежитии бываешь? С людьми в контакте?
– Бываю. В контакте.
– Так-так... Хорошо. С людьми нужно в контакте быть. Мы все интернационалисты. Ну а водку пьешь?
– Пью, если в хорошей компании, – отвечаю, а про себя думаю: то ли я говорю? Но вроде бы то, потому что мне кивают и разговаривают вполне доброжелательно:
– Верно. В хорошей компании отчего не выпить? Ну а если бы ты о краже услышал, сообщил бы нам?
Естественно, я отвечаю «да». И его, этого опера, мой ответ вполне устраивает.
– Ладушки, – говорит он, – вот тебе бумага, напиши-ка свою автобиографию.
Написал, автобиография в двадцать лет не Бог весть какая длинная. Но вижу, что шансы ее продлить есть – расстрел, кажется, отменяется, тайная кремация тоже... Опер с биографией познакомился, дает еще один лист.
– Перечислите, – говорит, – несколько ваших знакомых по университету.
Я в недоумении: зачем?..
Отвечает веско, значительно:
– Так надо. Вот здесь напишите: «Мои связи», перечислите несколько фамилий и распишитесь.
Черканул я ему пять фамилий.. На сердце нехорошо, тревожно. Муторно. Не цветет сакура, стоит голая, засохшая...
– Спасибо, – говорит опер. – Вы свободны.
Ушел я. Ушел в полном недоумении. В голове крутится: спецслужба, иностранцы, кража... Что все это означает, понять не могу.
...Понял спустя пять лет, когда сам уже работал в спецслужбе. Было дело так. Уходит на повышение один из оперативников, а его агентуру распределяют по остальным операм. Мне достались трое агентов. И трое доверенных лиц. В чем разница между доверенным лицом и агентом? Объясняю.
Агент – это человек, который дал подписку о сотрудничестве с органами. Он получает задания и обязан их выполнять, хотя, конечно, запросто может и не выполнить. А доверенное лицо никаких подписок о сотрудничестве не дает, и вся наша работа построена на доверительных отношениях. На доверенное лицо оформляется справка, но это ни к чему его не обязывает. Всю информацию он дает в устном виде. Хочет – дает, а уж не хочет – не дает. А агент обязан, но это опять же в теории. На практике такую пургу гнали... тошно!
Ну так вот... получаю я в наследство от опера Храброва часть его агентуры. Хорошо, нужно знакомиться. Открываю первое попавшееся личное дело – и становится мне худо. Агент Кондрашов Евгений Владимирович. Агентурное прозвище – Белов. Есть еще некоторая надежда на совпадение. Есть. Но все последующие записи ее начисто развеивают. Сижу ошеломленный и листаю свое собственное агентурное дело. Я, оказывается, «на связи» с восемьдесят третьего года. От подписи отказался, но реальный кандидат на вербовку... Автобиография... список связей по университету. За пять лет из-под меня раскрыли штук двадцать преступлений. Я, оказывается, за это даже деньги получал. По десять-пятнадцать-двадцать рублей за каждое раскрытие... десятка – это, конечно, деньги небольшие, но по тем временам все-таки литр водки. Разумеется, они и тратились операми на водку, помогая выполнить план рюмочным, закусочным, пельменным.
Последнее «мое» агентурное сообщение было написано всего лишь месяц назад. С «моей» информации раскрыли кражу магнитофона.
Удивительная история?.. А на самом-то деле ничего удивительного в ней нет. Самая обыкновенная история в условиях бюрократической системы, которая требует одного: дай план! И опер дает план. Он заводит всеми правдами и неправдами положенное количество агентов и доверенных лиц. Доверенных писали вообще без счета, потому что проверять это никто не будет... да и невозможно это проверить. Да и желания нет. За то время, что прошло с момента моей «вербовки», у меня сменилось четверо курирующих офицеров. Четверо! И ни один из них не пожелал вызвать к себе «агента Белова» познакомиться. Если бы я не заглянул в «свое личное дело», то, вполне вероятно, мог бы, еще долго «поставлять информацию». И получать пьяные десятки...
Кому эта бутафория нужна? Господи, да никому. Она вредна и порочна изначально. Хотя бы потому, что отнимает у опера время, которого не хватает острейшим образом. Времени оперу не хватает так же, как воздуха астматику. Но он тратит его на написание липовых бумаг, бумажек и бумажонок. На каждой из них стоит гриф «Совершенно секретно». Скрипят шариковые ручки, стучат машинки, бормочут принтеры. Работа кипит!
