пенсию. Двадцатичасовые дежурства в шестьдесят восемь лет? Да вы шутите!
Она выпрямилась, став, казалось, даже выше ростом, благодаря принятому решению.
– Я. Так. Не могу.
А потом, одним резким движением, схватила сумку, сдернула с крючка пальто, прошла мимо меня и покинула госпиталь.
Что я могла сказать? Какое «целительное слово» могло предотвратить подобный исход? Преодолеть профессиональное выгорание? Триша была не первой акушеркой, бросившей работу, – на самом деле в тот месяц от нас уволилось трое, – и точно не последней. Бывают моменты, когда доброе слово или доверительный разговор могут привести акушерку в чувство – на каждом дежурстве можно увидеть, как девушки собираются в группки именно с этой целью: в кладовках среди штативов для капельниц или в укромных уголках между операционных, – но Трише уже не требовались ни утешения, ни уговоры. Глядя, как ее сгорбленная фигура скрылась за дверью, я испытала что-то вроде внетелесного опыта; часть меня так и осталась в раздевалке, а вторая как будто перекочевала в Тришу. В который раз с той ночи моего первого студенческого дежурства, я почувствовала желание выскочить на парковку, вдохнуть свежий воздух, ощутить прохладу дождя на щеках и растаять в безликой уличной толпе. Там были нормальные люди, которые делали нормальные вещи – настраивали радиостанцию в автомобильном приемнике, поправляли у ребенка на спине лямки рюкзака, толкали тележки между стеллажами в супермаркете, – и я могла оказаться среди них, как предпочла сделать Триша. Желание сбежать посещало меня неоднократно за прошедшие годы, и по временам было куда сильней, чем чувство ответственности за пациенток, находившихся под моим присмотром. Только ободрение коллег – или, если уж начистоту, позорная перспектива объяснений такого трусливого поступка семье и друзьям – заставляло меня заходить в другие двери, ведущие в главный больничный коридор и дальше, к моей работе.
Было 7:32, и я уже опаздывала на дежурство. Я побежала в приемное, скрипя подошвами по только что отмытому полу и чувствуя, как хлопает бейдж у меня на груди. Прибыв на пост, я поняла, что ежедневное цунами торопящихся родиться младенцев уже на пике: оба телефона непрестанно звонили, на доске красовались три фамилии, и еще четыре женщины на разных стадиях схваток – и в разной степени раздражения – меряли шагами комнату ожидания.
Стефани, вторая акушерка, дежурившая в тот день, стояла на пороге терапевтического блока. Ей было двадцать шесть, и она тоже пошла учиться сразу после школы, но оказалась одной из тех счастливиц, на которых повседневные тяготы нашей работы не оказывали никакого эффекта. Добрая в душе, она держалась с непоколебимой самоуверенностью, которой не теряла даже в самых непростых ситуациях, и отличалась просто фантастически грязным языком. В белом прорезиненном фартуке, туго завязанном вокруг талии, и с руками в перчатках, упертыми в бока, выглядела она впечатляюще.
– Все в порядке, Стеф?
Она выпятила нижнюю губу и сдула челку с лица.
– Все только и делают, что испражняются.
Челка при этих словах упала обратно.
– Да что случилось?
– Именно это: все испражняются! «Кровать 2» неделю не могла просраться, дамочку пришлось поместить в бокс с таким поносом, что в комнате ожидания у всех, наверное, уже дизентерия, а кровать четыре… вообще, она твоя, мисс горячие губки!
– Она из тех, что ссут? – уточнила я, махнув головой в сторону палаты.
– Так точно, – кивнула Стефани, протягивая руку мимо меня к телефону на столе.
– Как у тебя с катетерами? – спросила она через плечо.
– Великолепно, – ответила я, что – уж позвольте мне хоть разок похвалиться своими совершенствами – было чистой правдой. Могу сказать, что в то время я могла ввести катетер даже с завязанными глазами в воздушной трубе, причем зубами. И хотя необходимость в подобных навыках вряд ли может возникнуть в реальной жизни, на всякий случай запомните мое имя.
Однако так было не всегда. Во время учебы катетеризация мне никак не давалась, несмотря на всех тех добрых снисходительных женщин, которые делали вид, что нисколько не сердятся, когда я в бессчетный раз промахивалась и совала катетер им во влагалище. С каждой ошибкой я только сильнее стремилась преуспеть, ведь катетеризация – это очень полезный, хоть и не гламурный, навык. Она необходима женщинам с эпидуральной анестезией, с травмой мочевого пузыря и пациенткам, промежность которых после родов настолько разворочена, что не по-человечески будет заставлять их мочиться прямо на швы всего через день или два. Умение вводить тонкую пластиковую трубку в уретру, может, и не выглядит соблазнительно, но, перефразируя знаменитого комика Рона Бургунди, это дело важное.
Что же такого сложного в этой нехитрой процедуре, спросите вы. Дорогой читатель, не углубляясь в подробности, просто скажу: отыскать у женщины уретру иногда бывает не легче, чем иголку в стоге сена. Вопреки широко распространенному убеждению, которого придерживается на удивление большая часть нашего населения, у женщин нет «одной большой дырки» внизу, этакого универсального двустороннего шлюза для детей, мочи, пенисов и электрических лампочек (да, такое случается, и нет, пробовать не рекомендую). В действительности, если вы женщина и только сейчас впервые узнали об изощренности своего анатомического устройства, я вам от души советую уединиться со своей вульвой и зеркалом.
Первую успешную катетеризацию я проделала в ночное дежурство на втором году учебы. В теплой, слабо освещенной палате я с надеждой посмотрела в глаза пациентки с расширением шесть сантиметров, которой сделали такую надежную эпидуральную анестезию, что через ее влагалище мог проскакать табун диких лошадей, а она бы и бровью не повела. Я распечатала нужные пакеты, стараясь, как нас учили, сохранить их содержимое стерильным, а потом при помощи фонарика отыскала свою мишень. Вся процедура прошла как по маслу, пациентка ничего не почувствовала, и я едва не расцеловала ее, когда увидела, как по трубке побежала золотистая струйка. Я была так горда собой, что присела на край кровати и несколько минут уверенным тоном рассказывала пациентке о том, как мы с ней пройдем через остальные стадии родов, пока не почувствовала теплую сырость, проникающую через ткань хирургических штанов. Только в этот момент я поняла, что не перекрыла клапан мешка, присоединенного к катетеру, и пока красовалась перед пациенткой, успела до самых пяток промокнуть в ее моче. Моя наставница, до этого молча сидевшая на родильном мяче в углу палаты, наблюдала всю сцену, но не сказала ни слова, пока я не осознала свою ошибку. Она отпустила меня переодеться, прекрасно зная, что к раздевалкам я пойду мимо поста дежурной и бункера, где находятся остальные акушерки, ассистентки и персонал операционных, которые рады будут посмеяться над
