ни в чём не бывало. Словно и не разыгралась на наших глазах только что буря в стакане воды.
Во время инцидента незаметно изучаю реакцию своих сотоварищей по малому совету. То ли им передалось спокойствие председателя, то ли ничего предосудительного в сотрудничестве с английским посольством не видят. Во всяком случае, никто к этой теме не возвращается и воздух глупыми вопросами не сотрясает. И я примерно знаю, почему.
Для своих обличений Кремповецкий выбрал аудиторию самую что ни на есть неблагодарную. Собрались в председательском кабинете люди умные и прожжённые, в которых истовый патриотизм вполне уживается с житейским цинизмом. Осквернить святое дело борьбы за освобождение родины английскими фунтами? Почему бы и нет… Есть у денег (фунтов, франков, рублей, долларов и дальше по списку) замечательное свойство — они не пахнут. Кстати, мы, как и прочие эмигранты, получаем время от времени из рук нашего кассира вспомоществование. Только его размер по сравнению с другими не в пример солиднее. И, вроде бы, никто не возражает…
Со своей стороны, Лелевель английскую тему тоже не поднимает. Словно и не прозвучали пять минут назад в его адрес публичные обвинения в дурно пахнущих связях с британским посольством. А я бы сейчас его кое о чём расспросил. Например, тяжело ли пережил пан Лелевель потерю дипломатического саквояжа-кормильца? Или благодаря предыдущим встречам с Гилмором накоплен некий финансовый запас? Или председатель надеется на новые поступления? Нельзя же накануне восстания остаться без денег…
Совещание продолжается. Сегодня намечаем практические меры по реализации плана полковника Заливского.
Трое из нас после рождественских праздников должны под видом путешественников выехать в Галицию, чтобы на месте определить удобные места для перехода границы партизанскими отрядами. (Заливский уже там и занимается тем же самым.) Четвёртому поручают составить тексты небольших, но пламенных прокламаций, которые должны убедить местное крестьянство поддержать партизан Заливского в их борьбе с российскими гарнизонами в Царстве Польском.
Доходит очередь и до меня.
— А вам, друг мой, я хочу доверить сложную и очень ответственную часть работы, — многозначительно говорит Лелевель, пристально глядя в глаза.
Поднявшись, щёлкаю каблуками сапог и наклоняю голову.
— Готов оправдать доверие, пан председатель! — рапортую по-военному. Вот как поручик рапортовал бы генералу. И хотя Лелевель не генерал, а я не поручик, при обсуждении военных планов мой тон вполне уместен.
Благосклонно улыбнувшись, Лелевель объясняет суть моего задания. Мне поручается заняться отбором эмигрантов, желающих вступить в отряды Заливского. Но прежде чем внести человека в список, я должен с ним встретиться лично, подробно переговорить, объяснить задачи и условия будущей службы.
Представив объём предстоящей работы (с каждым! Лично!), мысленно ёжусь. Впрочем, нет худа без добра. Лелевель обещает выделить мне отдельный кабинет. А поскольку отдельные кабинеты в особняке лишь у председателя, Зыха и ещё у трёх членов Комитета, мой статус резко повышается. Интересно, кого будут выселять?
Распределив поручения, Лелевель в очередной раз напоминает нам о необходимости соблюдать конфиденциальность.
— С прискорбием должен заметить, что сведения об экспедиции полковника Заливского уже просочились в общину и стали предметом всеобщего обсуждения, — сурово говорит он, поочерёдно изучая взглядом каждого из нас. — А значит, могли дойти до тех, для кого они вовсе не предназначены, со всеми вытекающими последствиями. Я имею в виду российское посольство и французское правительство.
— Не дай бог! — пылко реагирует Гуровский.
— Кто-то из нас не умеет держать язык за зубами, — продолжает председатель. (Зых энергично кивает.) — Говорю «из нас», поскольку план восстания докладывался только здесь, в этом кабинете, в вашем присутствии. Подчёркиваю: только здесь! И тем не менее он быстро стал общественным достоянием… Делайте выводы, панове. Ценой чьей-то болтливости может стать провал всего предприятия.
Некоторое время молчим, обдумывая слова председателя. Затем с видом мрачным и решительным встаёт Ходзько.
— Не будем теперь выяснять, чья именно болтливость стала причиной разглашения секретных сведений, — веско заявляет он. — Мы, слава богу, не полицейские и не сыщики. Что было, то было. Но я предлагаю всем нам поклясться шляхетской честью, что впредь никто ни единым словом не обмолвится на стороне о подготовке восстания. Я первый готов принести такую клятву. — Выдержав паузу, поднимает правую руку и произносит твёрдо: — Клянусь!
Растроганный Лелевель благодарно кивает соратнику. Грузно поднимается Гуровский.
— Я тоже клянусь! — восклицает он, воздев руку.
— Клянусь!
— Клянусь!
— Клянусь!..
Это слово торжественным эхом мечется по кабинету. Каждый из нас поднимает руку в знак того, что скорее вырвет язык, чем проговорится о подготовке восстания. Лица горят волнением, словно в этот миг мы совершаем нечто большое и важное, хотя речь идёт всего-навсего о том, чтобы поменьше болтать. Ну и что? Поляк он и есть поляк — воспламеняется по любому поводу. А уж если речь идёт о шляхетской чести… Хорошо хоть не поём «Еще Польска не сгинела». А-а, нет, уже поём. Затянул Ходзько, подхватили Лелевель с Гуровским, а остальным и деваться некуда.
Закончив песнопение, пан председатель с влажным взором благодарит всех за работу и распускает совещание. Ходзько предлагает вместе поужинать в хорошем ресторане. Соратники с ещё не остывшим энтузиазмом соглашаются, — кроме меня. И рад бы, но не могу.
У нас с паном Каминским на сегодняшний вечер намечено одно важное дело…
Глава седьмая
После того как все разошлись, в кабинете остались Лелевель и Зых.
— Неплохо сегодня поработали, не так ли, мой мальчик? — сказал председатель, опускаясь в кресло.
В разговоре один на один Лелевель и Зых, памятуя о прежних отношениях студента и преподавателя, обходились без официальных обращений.
— Неплохо, — согласился Зых. — А клятва — это вообще сплошное умиление… Теперь-то уж дело точно пойдёт.
В его голосе прозвучала нескрываемая ирония, удивившая Лелевеля.
— Чем тебе не угодила клятва, Янек? Что не так?
— Всё так, дорогой профессор, всё так. Только вот один из давших её — заведомый клятвопреступник.
С этими словами Зых устало опустился на стул.
— Что значит клятвопреступник? — спросил Лелевель, щурясь нервно.
— Это значит, пан Иохим, — сказал Зых сурово, — что один из ваших ближайших людей — предатель, иуда. Или шпион. Выбирайте, что больше нравится.
Обычная сдержанность на миг изменила Лелевелю.
— Не может этого быть! — воскликнул он, вскакивая на ноги.
Ответом был мрачный взгляд круглых совиных глаз.
Лелевель давно убедился, что его бывший студент к пустой болтовне не склонен и словами не бросается, — тем более такими. Но и принять на веру утверждение о предательстве в своём кругу председатель не мог.
— Странные вещи говоришь, Янек, — произнёс сквозь зубы, снова садясь.
— Странные? Для нашего дела скорее страшные.
— Тем
