выплыл этот призрак, кто и когда укрывался за стенами крепости, кто строил ее, какие сражения кипели на подступах к ней? Все это не могло не волновать, не будоражить чувств, мыслей, не повергать в раздумье и долгое созерцание.
А ведь в тот, первый день приезда в Байрам-Али, я увидел всего лишь часть одной крепости, как странник, едва ступивший на незнакомую землю.
Сразу скажу, что Байрам-Али был прелестный городок в персидско-туркменском стиле. Вообще-то туркменское село бывает трудно отличить от туркменского города. Может быть в селе больше фруктовых деревьев, и из каждого двора несется запах навоза и жалобный вопль осла. Базары в селе тоже меньше, беднее и грязнее.
На улицах села реже можно встретить прохожего, а тем более женщин, которые в селе часто ходят в гости к соседкам не по улицам, а по крышам — переступая с крыши на крышу. За длинными и унылыми глиняными заборами прячутся такие же глиняные дома с плоскими крышами, с глубокими погребами и с антресолями, с бассейнами посреди двора, в которых часто тонут малые дети.
Дом туркмена наглухо закрыт для посторонних. Внутрь дома могут проникнуть только близкие родственники, дети и воры. В городе все, конечно, несколько более цивилизованно, но все равно восточный колорит так и прет.
Времена сейчас были довольно наивные и патриархальные. Мой мандат давал мне везде дорогу.
Так что приютили меня медики Байрамалийской санитарной станции. Сделали они это из доброго чувства ко мне, молодому пилигриму, юному ученому, и из уважения к моей нелегкой профессии. В благодарность я им рассказал историю Льва Толстого, который, говорят, всю жизнь мечтал побывать в Байрам-Али.
По легендам, Льва Толстого, когда он служил в армии, очень расстраивал русский мат. Когда он его слышал, всякого останавливал.
— Зачем же ты так выражаешься, голубчик, лучше, к примеру, скажи: Ах ты, дордын пуп, Амфидер! Или еще как-нибудь.
Когда же Лев Толстой уволился, солдаты с восторгом вспоминали:
— Тут у нас раньше граф служил, ну и матерщинник, слова без мата не скажет, а такое загнет, что и не выговоришь.
Разместили меня по-царски. Того и гляди можно запищать от… восторга. В мое распоряжение медики отдали отдельную, весьма просторную комнату, но… на изрядном расстоянии от других жилых помещений станции, чтобы я спокойно мог отдыхать после утомительных походов и был бы подальше со своими ядовитыми находками, если они вдруг разбегутся.
Считай, отдельное жилье. А сейчас в европейской части страны мало кто отдельные квартиры имеет и будет иметь. Только очень нужные партии люди: директора и главные инженеры заводов, партийные работники, может еще кто. Остальные гниют в коммуналках.
В моей новой комнате был добротный стол, несколько стульев, солидный кожаный диван. То есть отличная обстановка. Мебель довоенного отличного качества, а не изделия каких-нибудь столярных мастерских Волопогаса. Понятно было, что подобная мебель появилась у медиков в результате послереволюционных реквизиций и распределения вещей по ордерам. А может помещения санитарной станции были раньше служебными помещениями дворца.
Даже электричество у меня в комнате было, что тогда еще считалось роскошью. Впрочем эта роскошь легко объяснялась. Так как я поселился рядом с царской резиденцией.
Как раз по соседству с санитарной станцией, прямо за глиняным дувалом, шумел огромный парк. Оттуда пахло магнолией. Громадные белые цветы, точно искусственные, торчали в густой маслянистой зелени толстых листьев. В тесном кругу деревьев прятался великолепный каменный дворец, местная «Левадия», построенная в восточном стиле: с куполом, арками и лоджиями.
Все это — и роскошный парк и добротно сделанный одноэтажный дворец было подарено Николаю II местной правительницей Гюльджемал. С последним из Романовых, у нее, как говорят, были активные дружеские связи.
Ханша не раз наезжала в Петербург, в гости к царю, возила туда подарки, но ни сам Николай и никто из царской семьи никогда в Байрам-Али не были. Позже «Царево имение» перешло в собственность государства и превращено в почечный санаторий — единственный в нашей стране.
Потушив свет, я лег на диван и стал думать о плане своих действий на завтра, как вдруг… со стороны парка до меня донеслось звонкое соловьиное щелканье. Услышав его, я даже затаил дыхание. А соловей, словно осмелев, стал рассыпать одну трель за другой. Вскоре откуда-то из глубины парка ему откликнулись еще несколько таких же звонкоголосых певцов. Да, хорошо жили цари и ханы…
Я бы и сам так жить не отказался.
А на следующее утро я по уши окунулся в заботы.
Змей я по-прежнему боялся до ужаса. А страх — хороший стимулятор. Кроме того, обжегшись уже пару раз на молоке, я начал дуть на воду. Поиграли в безрассудство и хватит. Третьего раза я не переживу.
Так что, первым делом я озаботился своей собственной безопасностью. Самое страшное в работе змеелова — даже не ловить змей, а проживать бок о бок с пойманными змеями долгое время. Б-р-р-р… Как подумаю, что я буду спать, внезапно открою глаза, а у меня на груди ядовитая гадина калачиком свернется и головкой возле моей рожи маячит, так меня всего ледяной пот прошибает.
Так что я нашел одинаковые чурбачки. Подложил их под ножки дивана. Затем раздобыл еще четыре консервные банки подсунул их под чурбачки, чтобы ножки дивана оказались стоящими в емкостях.
Деньги у меня были. Так что я скорешился с завхозом почечного санатория. У него взял примус, посуду и заварил свою змеиную травку, чтобы получить настойку. Настойку налил в консервные банки, а затем еще, для верности, прошелся по низу дивана выпрошенной кисточкой, нанося на поверхность «микстуру».
А вокруг дивана по полу разложил приобретенный на рынке аркан из конского волоса. Змеи же полагаются не на зрение и слух, а осязают всем телом, а колючий конский волос они не любят, наколются и отползают прочь. Теперь ко мне в постель ни одна змея не заберется. Если, конечно, местные не врут.
Параллельно я заказал завхозу манеж для плененных змей. Выпросил оконное стекло в аренду и местный столяр из фанеры сколотил мне загон. Похожий на фанерный ящик для посылок, только большого размера. Перегороженный фанерой на три секции. Пойманных змей я постараюсь сортировать.
По
