на морализирование, автор стремится к точному изложению фактов. Он осознает себя ромеем и нераздельно прилагает этот термин как к подданным Токко, так и к византийцам, но ему чужд имперский универсализм. Византийские монархи для него — авторитет далекий, хотя и признаваемый: именно они в 1415 г., возвели Карло I Токко в достоинство деспота, а его брата, великого контоставла, — в достоинство Кантакузинов, как если бы он был таковым по крови: родовое имя приравнивается к титулу[300]. Зато отношение к ромеям Мистры резко враждебное. Политический идеал хрониста — восстановление Эпирского деспотата во всей его первоначальной целостности; он сторонник централизации, но в масштабах региона, а не всей бывшей империи ромеев[301]. Основными врагами деспотата автор считает сначала албанцев, показывая настойчивое стремление ромеев не допустить существования отдельного албанского государства. Этот антагонизм смягчается после объединения Янины и Арты под властью Токко[302]. Затем главным врагом, с которым нельзя достичь примирения, объявляются турки. Горе христианину, принимающему помощь от турок! Сначала они окажут ему поддержку, а затем удушат его силой, коварством или любым другим способом[303]. «Никто не слышал, чтобы турки помогли хотя бы одному христианскому государю, если только не ради того, чтобы повредить ему»[304]. Хроника Токко — в полной мере средневековое произведение, со свойственным таковому провиденциализмом, верой в божественное предопределение[305]. Хронист рассказывает, например, что, в то время как албанцы осаждали крепость Роги, обороняющиеся выставили на башне жезл св. Луки. И когда он упал со стены, это было сочтено знамением взятия крепости, хотя жезл и удалось возвратить[306]. Вера в предзнаменование в полной мере разделяется хронистом. Претендуя лишь на то, чтобы достоверно изложить местную историю глазами верного слуги династии (автор приводит весьма надежную информацию о событиях и реалиях, а его описание крепостей может служить ключом к топографическим изысканиям[307]), хронист наглядно демонстрирует, как «ромеизировалась» власть итальянского дома Токко, отвечавшая, видимо, устремлениям провинциальной знати и городской верхушки Эпира и Акарнании.
Жанр византийских малых хроник не угасал почти нигде на территории Латинской Романии. Это были традиционные грекоязычные произведения, отражавшие историю местных династий и отдельных территорий[308].
Самостоятельная историографическая школа сложилась на острове Кипр. Ее крупнейшим представителем был автор «Повести о сладкой земле Кипр» Леонтий Махера (вторая половина ХІV — начало XV в.). Махера, грек и сын священника, написал историю правления Лузиньянов на родном языке. Сам он происходил из среды служилого чиновничества, традиционно связанного с королевским двором и жившего от его щедрот[309]. Он не принадлежал к кипрской аристократии, хотя и вращался в привилегированной среде. Некоторое время Махера служил секретарем именитого вельможи Жана де Нореса, и тот однажды даже спас жизнь его брата Петра[310]. Но в целом Махера враждебно относится к франкской феодальной знати. Стойкий защитник централизации, прочной королевской власти и враг усобиц, разжигавшихся аристократами-латинянами, он не раз бранит последних за алчность, своекорыстие, развращенность. Махера сохранил верность православию и отстаивал его от всякого рода посягательств со стороны папства и латинского клира. Осуждение греков, изменивших вере своих предков, сочетается у Махеры с непримиримой ненавистью к исламу, к туркам, к мамлюкскому султанату. Махера привержен той системе ценностей, которую создала Византия. Он местный патриот и, служа Лузиньянам, делает это не столько из корыстного расчета, сколько из убеждения, что лишь сильная королевская власть способна поддержать процветание «сладкой земли Кипр». Этими эпитетами начинается и сама хроника[311]. И с тем большей грустью глядит автор на разорение острова войной с генуэзцами в 1373–1374 гг., когда добычей врагов стала Фамагуста[312], на опустошительный набег мамлюков в 1426 г.[313], на феодальные смуты и, как следствие, рост налогов. По идейной направленности Хроника Махеры значительно отличается от Морейской, хотя они принадлежат примерно одному жанру. Махера не апологет франков. Он лишь готов принять их владычество как наименьшее зло, дабы предотвратить большее — феодальный разбой и генуэзское или мамлюкское завоевание. Несмотря на несколько высокомерное отношение к народу, он сочувствует его страданиям, хотя осуждает любые формы народных выступлений[314].
«Повесть о сладкой земле Кипр» начинается с легендарного сообщения о посещении острова императрицей Еленой, возвращавшейся из Иерусалима с реликвиями св. Креста, благодаря чему были построены церкви и остров был вновь населен покинувшими его ранее жителями[315]. Затем кратко рассматривается история Кипра в византийское время и при первых Лузиньянах вплоть до 1358 г. Подробное изложение начинается с правления Петра I (1359–1369) и доходит до 1432 г. Последняя книга хроники кратко повествует о правлении Жана II (1432–1458) и, видимо, принадлежит анонимному продолжателю Махеры.
Хроника написана на кипрском диалекте с частым употреблением грецизированных французских и итальянских слов. Махера, как почти все авторы так называемых «местных» хроник, не придерживается литературных норм архаизирующего языка. Он пишет сжато, его фраза неуклюжа и незаконченна при всем его стремлении к образности и живости изложения. И все же это не простонародная литература, как полагал П. Тивчев[316], а литературный вариант кипрского средневекового диалекта. К языку простонародья, как справедливо замечает Дж. Хилл, Махера не благоволит[317]. Махера использует документы королевского архива, нередко приводит их целиком без всякой обработки. Это действительно «повышает ценность хроники как исторического источника»[318], но снижает — как литературного произведения. Махера любит включать в текст небольшие рассказы-новеллы о жизни и приключениях отдельных лиц, чаще всего коронованных особ (ниже мы остановимся на одной из них), снабжая их морализирующими сентенциями вроде рассуждения о том, как опасно доверяться женщинам[319].
Продолжателем Махеры был потомок древнего испанского рода, полностью грецизированного на Кипре, Георгий Бустрон, друг и доверенное лицо короля Жака II (1460–1473). Он также писал на кипрском диалекте, но более сухо и невыразительно и охватил события с 1456 по 1489 г. Текст хроники содержит и краткие последующие дополнения вплоть до 1501 г. Рассказ Бустрона — это повествование в хронологическом порядке о придворных интригах, династических распрях, сопровождавших последние годы правления Лузиньянов, и переходе острова под власть Венеции[320].
Связь творчества виднейшего представителя кипрской историографии — Леонтия Махеры с народно-эпической традицией показывает следующий эпизод в его сочинении, посвященный истории трагической любви короля Петра I и знатной дамы Жанны л'Алеман, вдовы сира Жана де Монтолифа, сеньора Хулу. Однажды король Петр отправился во Францию, а оставшаяся на острове Жанна ждала в скором времени ребенка. Королева,
