Ни кафе, ни ресторанов, ни магазинов. Адамберг заметил несколько лавочек, в которых торговали всем сразу, одна находилась метрах в ста от их жилья. Он пошел навести справки, снег скрипел у него под ногами, а белки не уступали дорогу. Не то что воробьи.
— Где можно найти ресторан или бар? — спросил он у кассирши.
— В центре города есть все для полуночников, — мило улыбнулась она. — Пять километров отсюда, езжай на тачке.
— Добрый вечер, пока.
Центр города был компактным, и Адамберг обошел его за четверть часа. Заглянув в «Катрен», он потревожил маленькую аудиторию, перед которой выступал декламатор стихов, и ретировался, тихонько прикрыв за собой дверь. Надо будет сказать Данглару. Он зашел в «Пять воскресений», бар в американском стиле. Огромный жарко натопленный зал, украшенный головами оленей-карибу и медведей и квебекскими флагами. Неспешный официант принес ему ужин, рассуждая о жизни. Огромная порция была явно рассчитана на двоих. В Канаде другие масштабы, и жизнь здесь куда спокойнее французской.
С другого конца зала ему кто-то помахал. Жинетта Сен-Пре с тарелкой в руке подошла и непринужденно присела за его стол.
— Не помешаю? — спросила она. — Я тоже ужинаю в одиночестве.
Очень хорошенькая, говорливая и шустрая, она принялась болтать без умолку. Каковы его первые впечатления от Квебека? Чем он отличается от Франции? Равнинный ландшафт? А как выглядит Париж? Как идет работа? Весело? А жизнь? Вот как? У нее самой были дети и разные «хобби», особенно музыка. Но на хороший концерт надо ехать в Монреаль. Ему интересно? А какое у него хобби? Да-а? Рисовать, гулять, ходить пешком, мечтать? Да неужели? И как ему это удается в Париже?
Около одиннадцати Жинетта заинтересовалась его двумя часами.
— Бедненький, — заключила она, поднимаясь. — С этой разницей во времени у тебя еще пять часов утра.
Жинетта забыла на столе зеленую программку, которую безостановочно крутила в руках во время разговора. Адамберг медленно развернул ее, устало взглянул. Исполнение концертов Вивальди в Монреале, 17–21 октября, струнный квинтет, клавесин и флейта-пикколо. Мужественная тетка эта Жинетта, если тащится за двести километров ради маленького квинтета.
XVIII
Адамберг не собирался всю командировку пялиться на пипетки и штрихкоды. В семь утра он был уже на ногах. Река притягивала его, как магнитом. Огромная индейская река Утауэ. Он прошел берегом до дикой тропы. «Перевалочная тропа, — прочел он на табличке, — по которой в 1613 году первым прошел Самюэль де Шамплен». Ему нравилось идти по следам Предков, индейцев и путешественников, которые переносили пироги на себе. Идти было нелегко, перепады высоты на изрытой тропе на некоторых участках достигали метра. Потрясающее зрелище — шум падающей воды, птичьи колонии, берега, красные от кленов. Он остановился перед стоявшим среди деревьев памятным камнем, на котором была изложена история этого самого Шамплена.
— Привет, — раздался голос за его спиной.
На плоском камне над рекой сидела девушка в джинсах и курила, несмотря на раннее время. Адамберг расслышал в этом ее «привет» что-то очень парижское.
— Привет, — ответил он.
— Француз, — определила девушка. — Что ты здесь делаешь? Путешествуешь?
— Работаю.
Девушка затянулась и бросила окурок в воду.
— А я потерялась. Вот и пережидаю.
— В каком смысле — потерялась? — осторожно поинтересовался Адамберг, дочитывая надпись на камне.
— В Париже, на юрфаке, я встретилась с одним канадцем. Он предложил мне поехать с ним. Я согласилась. Мне казалось, что он классный chum.
— Чам?
— Приятель, друг, любовник. Мы собирались жить вместе.
— Ясно, — сказал Адамберг, сохраняя дистанцию.
— Знаешь, что он сделал через полгода, этот классный chum? Бросил Ноэллу, и она осталась ни с чем.
— Ноэлла — это ты?
— Да. В конце концов ей удалось найти приют у подруги.
— Здорово. — Адамберга мало интересовали подробности.
— Теперь я жду, — продолжала девушка, снова закуривая. — Работаю в одном баре в Оттаве и, как только накоплю достаточно, вернусь в Париж. Глупая история.
— А что ты делаешь здесь так рано?
— Ветер слушает она, сидя здесь совсем одна, на заре и на закате. Я вот говорю себе: даже если потерялся, надо найти себе место. Я выбрала этот камень. Как тебя зовут?
— Жан-Батист.
— А фамилия?
— Адамберг.
— Чем ты занимаешься?
— Я полицейский.
— Забавно. Здесь полицейских называют быками, псами или хряками. Мой парень их не любил. Он говорил: «Быкам по рогам!» — в смысле «Бей легавых!». И убегал. Работаешь с копами из Гатино?
Пошел снег с дождем, Адамберг кивнул и ретировался.
— Пока, — сказала ему вслед девушка, так и не встав с камня.
Без десяти девять Адамберг припарковался перед зданием ККЖ. Лалиберте помахал ему с порога.
— Давай скорее! — крикнул он. — Льет как из ведра! Эй, мужик, ты чем это занимался? — удивился он грязным брюкам комиссара.
— Упал на перевалочной тропе, — объяснил Адамберг, оттирая землю.
— Неужто ты выходил утром?
— Хотел посмотреть на реку. На водопады, деревья, старую тропу.
— Ты чертов псих, — заржал Лалиберте. — И как это ты колупнулся?
— То есть? Не обижайся, суперинтендант, я не всегда понимаю, что ты говоришь.
— Не боись, я не беру в голову. И зови меня Орель. Я хотел спросить, как ты упал.
— Спускался и поскользнулся на камне.
— Ногу, случаем, не сломал?
— Нет, все в порядке.
— Один из твоих еще не приехал. Длинный рыхляк.
— Не зови его так, Орель. Он понимает по-вашему.
— Как это возможно?
— Читает за десятерых. Может, выглядит он как мешок с трухой, но голова у него варит. Ему просто трудно бывает просыпаться по утрам.
— Пойдем выпьем кофе, пока его нет, — предложил суперинтендант, направляясь к аппарату. — Есть мелочишка?
Адамберг вынул из кармана пригоршню монет, и Лалиберте выудил нужную.
— Без кофеина или обычный?
— Обычный, — наугад ответил Адамберг.
— Это тебя взбодрит, — сказал Орель, протягивая ему большой стакан обжигающего напитка. — Значит, по утрам ты прочищаешь легкие?
— Я гуляю. Утром, днем или вечером, мне все равно. Люблю бродить.
