лишь с десяток туринских слов и совсем его не понимает, но это было не важно. Потом, те, кто понял, расскажут остальным, да и приукрасят, как водится. Доносящиеся обрывки фраз как раз доказывали, что он абсолютно прав.
— Говорит, что степняк не попадет в него с двадцати шагов.
— Эка загнул! Это же Джэбэ-нойон — считай, он покойник!
Толпа вокруг, словно забыв, как они только что лупили друг дружку, уже начала обсуждать шансы сотника, и большинство сходилось на том, что венду конец.
Мнение большинства Лаву нисколько не расстроило: все шло так, как и задумывалось. Слова его предназначались для вождей, а зрелище — для толпы. Ничто так не поднимает боевой дух, как вера в превосходство и неуязвимость командира.
Хитро прищурившись, он подначил степняка:
— Так что, князь, нервничаешь? Боишься, что подведет тебя рука?
Это был уже вызов, на который не ответить нельзя, и Джэбэ зло скривил губы:
— Ладно, венд, хочешь умереть — твое дело. У меня рука не дрогнет.
Он кивнул одному из своих бойцов, и тот, выскочив вперед, начал отмерять двадцать шагов. И без того маленькие кривые ножки еще и зауживали шаг, так что степняк не прошел и половины, как недовольный ропот пронесся над рядами:
— Ты что делаешь, полчеловека? — Ладонь здоровенного фарга уперлась в грудь азарянина. — Я пальцами руки больше намеряю!
— Правильно!
— По-честному надо!
Подчиняясь закипающему азарту, толпа поддержала фарга и закрутила головами в поисках подходящей кандидатуры. Через пару минут общим одобрением и смехом выбрали гавелина среднего роста, и тот начал отмерять по новой.
— Здесь! — Молодой парень показал на точку, и Лава встал в указанное место.
Толпа раздвинулась, уйдя на всякий случай с линии полета стрелы, и вытянулась с обеих сторон между вендом и азарянином. Оружие по большей части уже лежало на земле, а руки были заняты бурной жестикуляцией — вовсю заключались пари.
Лава, встряхнувшись, добился одновременно расслабленности мышц и полной концентрации сознания. Широко улыбнувшись и продемонстрировав полную уверенность, он задорно крикнул вышедшему на позицию Джэбэ:
— Что, нервничаешь, князь? Вижу, злишься! А кто не разозлится, когда флягой по морде на виду у всех? Гордость-то чай не на помойке нашел!
Ощерившись ухмылкой, больше похожей на волчий оскал, нойон вскинул лук и натянул тетиву. Отточенное острие наконечника взлетело на уровень груди, и за долю секунды увидев линию прицела, Лава успел подумать: «Целит в плечо. Пока убивать не хочет, но это только первый выстрел. Посмотрим, что будет дальше».
Если стрела уже сорвалась с тетивы и стреляет такой человек, как Джэбэ-нойон, то увернуться нет шансов. Чтобы успеть уйти с ее пути, надо обязательно начать движение чуть раньше, за миг до того, как разожмутся пальцы, спускающие тетиву. Поэтому взгляд венда не отпускал ни на секунду глаза стрелка. Они должны были предать своего хозяина и сказать, когда и куда пойдет выстрел.
Мгновение растянулось до бесконечности, и в голове венда начал отсчет невидимый метроном: «Рано. Рано. Сейчас!» Лава стремительно развернулся, убирая плечо за мгновение до того, как звякнула спущенная тетива. С шипением рассерженной змеи, стрела пролетела мимо, чиркнув оперением по рукаву стеганой куртки.
Под гул одобрения Лава поддел степного стрелка:
— Спокойнее, князь, не злись! Хороший выстрел требует холодной головы!
Ничто так не выводит из себя, как спокойная уверенность противника, а Джэбэ и так не мог поверить своим глазам — он промахнулся!
Вторая стрела нервно легла на тетиву, ноздри хищно втянули воздух, в узких прорезях глаз застыл лед. Игры в благородство закончились, наконечник стрелы, чуть качнувшись, выбрал цель — точно посередине груди.
«Тук, тук, тук», — метрономом застучало сердце, и взгляд Лавы замер на круглом скуластом лице, считывая все, что творится в голове стрелка.
Вот он — выдох, и яростная вспышка в самой глубине сознания: «Н-на!»
Тело венда начало движение еще до того, как эта команда достигла кончиков пальцев Джэбэ.
Тетива только щелкнула о кожу перчатки, а князь уже зло скривился, понимая, что вновь промахнулся.
После второго выстрела настроение отряда изменилось, и послышались восхищенные выкрики:
— Ты смотри, что делает!
— Ни в жизнь бы не поверил, если бы сам не видел!
Джэбэ протянул руку, и третья стрела легла на ладонь. Вот теперь игра пошла по-настоящему. Упрямая складка прорезала лоб степного князя. Маневр противника он уже раскусил, как и успел поразиться его потрясающей реакции.
«Думаешь, я такой простак, — не шевеля губами прошептал он, — я же вижу, что ты предугадываешь выстрел и движение твое начинается еще до начала. На чем ты меня ловишь: эмоции или какой-то жест? Ладно, попробуем по-другому — хороший стрелок способен подстрелить мечущегося по полю зайца».
Нацелившись прямо в сердце, он, зная за собой привычку непроизвольно приподнимать локоть в момент выстрела, поднял руку ровно настолько же — и, едва уловив движение, выстрелил чуть ниже и правее. Если бы Лава смотрел на руки, то непременно бы купился, но Джэбэ даже представить себе не мог, что тот смотрит не на руки, не на лицо, а прямо ему в голову, точно зная, куда тот хочет попасть и когда спустит тетиву.
Лава видел, как поднимается локоть стрелка, точно так же, как и перед первым выстрелом, и перед вторым, но это движение всегда предварял эмоциональный всплеск, а в этот раз его не было.
«Похвально, князь, — одобрил сотник. — Повернуть собственную слабость себе на пользу. Похвально!»
Сымитировав уход вправо, он дождался, когда в голове Джэбэ вспыхнет злорадно-торжествующий крик: «Попался!», и тотчас дернул корпус в другую сторону. Грозя разорваться натянулись мышцы, немыслимо вывернулось тело. Стальное жало понеслось к цели, и в этот миг мир словно замер в глазах Лавы и время остановилось. Он будто увидел свое изгибающееся тело и линию выстрела. Приближающийся зазубренный наконечник, яркое трепещущее оперение. Стрела медленно вырастала перед ним, проходя в локте от груди, и в тот момент, когда ее идеально выточенное древко показалось на уровне глаз, торец его ладони ударил в самую середину.
Треньк! Хрустнуло высушенное дерево, и две половинки стрелы упали к ногам венда. В полной тишине зазвенел по камням стальной наконечник.
Почти пять десятков матерых вояк замерли от изумления, а Лава, выпрямившись обвел их суровым взглядом. В полной тишине торжественно зазвучал голос:
— Каждый из вас — отличный воин, но только когда вами руководит разум и опыт. А когда вы, обезумев от ярости, кидаетесь, словно
