— Чего-чего?! — в изумлении вскричал Джеймс.
Подобная поэтичность была совершенно не в духе доктора Брейди, насколько он его знал. Единственный раз, когда в прошлом им довелось побеседовать, доктор говорил исключительно о воздействии избытка белков на желудочный сок.
— Дитя эльфов, нежное волшебное существо. Осмотрев ее, Родмен, я с трудом удержался от слез. Ее изящная ручка лежала на одеяле, будто белая лилия на зеркальной поверхности тихой заводи, а ее милые доверчивые глазки были устремлены на меня.
Он пошел к калитке, пошатываясь, все еще умиленно бормоча, а Джеймс тупо смотрел ему вслед. И медленно, будто черная туча, заволакивающая летнее небо, в сердце Джеймса заползла леденящая тень неведомого страха.
Примерно неделю спустя мистер Эндрю Маккинон, старший партнер известного литературного агентства «Маккинон и Гуч», сидя у себя в кабинете на Чансери-лейн, задумчиво хмурился, глядя на телеграмму, которую держал в руке. Он позвонил.
— Попросите мистера Гуча зайти ко мне! — С этими словами он вернулся к штудированию телеграммы. — А, Гуч! — сказал он, когда вошел его партнер. — Я только что получил странную телеграмму от молодого Родмена. Кажется, ему необходимо срочно увидеться со мной.
Мистер Гуч прочел телеграмму.
— Писалась под воздействием сильнейшего душевного возбуждения, — согласился он. — Не понимаю только, почему он сам не приехал, если дело такое срочное?
— Занят окончанием романа для «Проддера и Уиггса». Полагаю, не хочет отвлекаться. Что же, погода хорошая, и, если вы присмотрите за делами здесь, я, пожалуй, отправлюсь туда на автомобиле и позволю ему угостить меня обедом.
Когда автомобиль мистера Маккинона приблизился к перекрестку в миле от коттеджа «Жимолость», он заметил у живой изгороди отчаянно машущую ему фигуру и велел шоферу остановиться.
— Добрый день, Родмен.
— Благодарение Богу, вы приехали! — сказал Джеймс. Мистеру Маккинону показалось, что молодой человек выглядит зеленовато-бледным и похудевшим. — Вы не согласитесь пойти дальше пешком? Мне необходимо кое-что объяснить вам.
Мистер Маккинон вылез на дорогу, и Джеймс, взглянув на него, ощутил прилив бодрости и мужества от одного его вида. Литературный агент был угрюмым, насквозь практичным шотландцем: когда он входил в кабинеты издателей, чтобы обговорить условия договора, те отворачивали лица, опасаясь лишиться последней рубашки. Чувствительность была неведома Эндрю Маккинону. Редакторши светской хроники тщетно расточали на него свои чары, и далеко не один глава издательства просыпался ночью в холодном поту от собственного крика: ему снилось, будто он подписывает договор с Маккиноном.
— Ну-с, Родмен, — сказал он, — «Проддер и Уиггс» согласились на наши условия. Я как раз писал вам об этом, когда принесли вашу телеграмму. Мне пришлось с ними нелегко, но я настоял на двадцати процентах с последующим увеличением до двадцати пяти и на авансе в двести фунтов в день выхода романа.
— Отлично, — сказал Джеймс рассеянно. — Отлично! Маккинон, вы помните мою тетушку Лейлу Дж. Розоуэй?
— Помню ли? Я же был агентом Лейлы Розоуэй всю ее жизнь.
— Ах да, конечно! В таком случае вы знаете, какую дрянь она писала.
— Автор, — сказал с назиданием мистер Маккинон, — который ежегодно гребет по двадцать тысяч фунтов, дряни не пишет.
— Ну во всяком случае, вы знаете ее поделки.
— Как никто.
— Умирая, она завещала мне пять тысяч фунтов и дом — коттедж «Жимолость». Теперь я в нем живу. Маккинон, вы верите в дома с привидениями?
— Нет.
— Тем не менее клянусь вам, коттедж «Жимолость» именно такой.
— Там водится дух вашей тетушки? — с удивлением спросил мистер Маккинон.
— Во всяком случае, коттедж находится под ее влиянием. На него наложено заклятие, злые чары — своего рода миазмы слащавой сентиментальности. И они овладевают всеми, кто переступает его порог.
— Ну-ну, не нужно давать волю фантазии.
— Это не фантазия.
— Неужели вы хотите серьезно убедить меня…
— Ладно! Вот попробуйте объяснить следующее. Книга, о которой вы упомянули, которую должны издать «Поддер и Уиггс», ну, «Тайная девятка». Стоит мне сесть писать, как сразу появляется девушка.
— В комнате?
— В романе.
— Вашим романам любовная интрига противопоказана, — наставительно сказал Маккинон, покачивая головой. — Она тормозит действие.
— Я знаю, что тормозит. И каждый день мне приходится вышвыривать это адское исчадие вон. Жуткая девица, Маккинон. Сладенькая, сюсюкающая, паточная, томная слюнтяйка с шаловливой улыбкой. Нынче утром она пыталась пролезть в эпизод, где Лестер Гейдж угодил в западню, расставленную загадочным прокаженным.
— Не может быть!
— Пыталась, пыталась, уверяю вас. Мне пришлось переписать три страницы, прежде чем я сумел выбросить ее оттуда. Но и это еще не самое худшее. Знаете, Маккинон, я сейчас воплощаю в жизнь сюжет типичного романа Лейлы Дж. Розоуэй, причем точно по схеме, которую она всегда использовала. И я вижу, как с каждым днем счастливая развязка надвигается все ближе. Неделю назад автомобиль сшиб девушку у моих дверей. Я был вынужден дать ей приют, и с каждым днем все яснее понимаю, что рано или поздно попрошу ее стать моей женой.
— Воздержитесь, — сказал Маккинон, закоренелый холостяк. — Вы слишком молоды, чтобы жениться.
— Как и Мафусаил, — ответил Джеймс, холостяк еще более закоренелый. — Тем не менее я знаю, что предложу ей руку и сердце. Все из-за влияния этого жуткого дома. Я чувствую себя яичной скорлупкой во власти смерча. Меня засасывает сила, слишком могущественная, чтобы я мог сопротивляться. Сегодня утром я поймал себя на том, что целую ее собачонку!
— Не может быть!
— Да, я ее поцеловал, хотя на дух не переношу эту псину. А вчера я встал на рассвете и собрал для нее букет полевых цветов, увлажненных росой.
— Родмен!
— Факт. Я положил их у ее двери и спустился вниз, понося себя последними словами. А в прихожей экономка посмотрела на меня с лукавой многозначительностью. И если она не прошептала: «Бог да благословит их юные сердечки!» — значит, мой слух меня обманул.
— Почему вы не
