Египетского короля в забытой могиле, поглощенной песками пустыни.
«Чувства», которые он вызывал, странным образом изменились; он больше не казался ни властным, ни отрешенным; мистическая сила, которую он, казалось, всегда излучал, исчезла, и он выглядел просто очень уставшим мужчиной, и каким-то непостижимым образом он теперь был намного сильнее с ней связан. Он пил, но не стал есть; и когда третья чашка чая отодвинулась от его покрытых пылью губ, он с трудом поднялся на ноги и положил руку Веронике на плечо.
– Я немного посплю, малышка; я совершенно вымотан. Присмотрите за мной. Не оставляйте меня одного.
И он упал, как был, в запыленной одежде, на широкую кожаную софу, стоявшую возле камина.
Он не объяснил ей, почему она должна была присматривать за ним, пока он спит, ему было бы трудно объяснить это даже себе самому, но он чувствовал огромное отвращение при мысли о том, чтобы остаться в одиночестве; но было ли это вызвано страхом перед Темным Лучом и его атакой, затмившим его разум, или же он, впервые открыв для себя важность партнерства, наслаждался им, как новоиспеченные богачи наслаждаются роскошью, он не смог бы сказать.
Вероника наблюдала за тем, как тускнеет золотой полуденный свет, а затем шарканье в коридоре возвестило о приходе старой смотрительницы с ужином. Когда она увидела спящего на софе Лукаса, она пробормотала что-то неразборчивое и ушла за второй тарелкой; она, казалось, вполне смирилась с их присутствием в доме, за который несла ответственность.
Разбуженный ее перемещениями, Лукас проснулся и пошел смыть с себя пыль. Когда он снимал свое мотоциклетное облачение, он почувствовал что-то большое в своем кармане и вытащил кипу писем, которую схватил, когда покидал дом. Два письма были для Эшлоттов, остальные – для Братства, и одно было адресовано лично ему. Письма Эшлоттов он разорвал и бросил в камин, он не посмел бы рискнуть отправить их им, его безопасность в значительной степени зависела от неведения братьев о его местонахождении, ибо сложно сфокусировать оккультную силу, если не имеешь представления о том, в какую точку
пространства ее нужно направить. Письма для Братства он бегло прочел из чистого любопытства; их отправителям придется долго ждать ответа; наконец, он открыл письмо, адресованное лично ему. Оно было написано кратко и по существу, и без лишних предисловий информировало его о том, что генерал Соуберри мирно ушел из жизни в своем доме в Уокинг рано утром предыдущего дня, и что он является его главным наследником. Лукас издал долгий свист, почти переходящий в боевой клич. Какая поразительная удача, и как раз тогда, когда он нуждался в этом. Если в остальных его делах все будет настолько же удачно, то он отлично выкарабкается. Он положил письмо в карман и спустился к ужину, дружески погладив Веронику по спине, садясь за стол. Он болтал с ней на протяжении всей трапезы и она, как обычно, отвечала ему коротко и односложно, и он пообещал себе, что вскоре разбудит ее и сделает ее живым человеческим существом, и он предвкушал решение этой проблемы также, как мог бы предвкушать решение какой-либо сложной математической задачи или исправление дефекта в своем мотоцикле; Лукас и сам все еще был не совсем человеком, хотя и делал успехи в этом направлении.
После ужина, куря трубку и украдкой наблюдая за Вероникой, пока она читала, он вновь поздравил себя со своей большой удачей. Он стал владельцем этого дома, странного старого ветхого места, каким он по факту был; и здесь была Вероника – мало что могло сделать Веронику настолько очаровательной, и было удивительным опытом наблюдать за тем, как она раскрывается. Он не хотел ничего большего, кроме как остаться наедине со своими новообретенными ресурсами, чтобы продолжать наслаждаться тем новым опытом, который вошел в его жизнь.
Если бы только Братство оставило его в покое! Возможно, если он совсем исчезнет из их поля зрения, они со временем забудут о нем, или, во всяком случае, усмирят свою ярость. Он не хотел думать об этом Темном Луче и его воздействии, это было не лучшим предметом для размышления. Он вспомнил того американца немецкого происхождения, который предпочел броситься в Ниагарское ущелье, чем встретиться лицом к лицу с силой этого луча. Если бы не Вероника, он бы и сам совершил нечто подобное; но Вероника была здесь, вместе с этим только начавшимся новым опытом, чем-то таким, чего он никогда не знал прежде и сладость которого впервые испробовал – Вероника, мягкие изгибы подбородка и шеи которой оттенялись настольной лампой и которая удерживала все его внимание и интерес каким-то странным, непостижимым образом. Он страстно хотел добиться от нее хоть какого-то подобия ответа, вроде еще одной улыбки, как та, которой она одарила его перед его отъездом в Лондон; и он сидел здесь, разглядывая ее в этой тускло освещенной, задымленной комнате, размышляя, как он может снова заставить ее улыбнуться. Покорная, запуганная Вероника была ему не нужна, он хотел Веронику, которая действовала бы по собственной воле, и кроме всего прочего, улыбалась.
Он не мог забыть эту улыбку; впервые какая-либо женщина продемонстрировала ему эту сторону своей природы; это был первый раз, в сущности, когда он стремился выманить ее наружу, ибо такими улыбками не одаривают циничных, хладнокровных мужчин, каким он так старался стать. Но на самом деле Лукас не был ни циничным, ни хладнокровным, он был горячим, эмоциональным, страстным мужчиной, но обучался в традиции, которая не понимала в полной мере человеческой природы, и обучался мужчинами, которые считали, что расе могут хорошо служить лишь те, кто не имеет никаких уз и привязанностей, забыв о том, что только через любовь к другому человеку мы можем научиться любить расу. Человек, который сильно любил, сможет перенести свою любовь с отдельной единицы на общую массу, и именно люди с фрустрированными привязанностями лучше всех послужили целям человечества; но человек, никогда не любивший, не знает, как нужно любить, потому что никогда не учился этому в единственно возможной школе, школе опыта.
И теперь Лукас проходил это обучение. Как он предполагал, они с Вероникой вместе проходили Путь Инициации в течение многих жизней, пока он не сошел с Тропы и их дороги затем не разошлись; но теперь, когда она вновь появилась на сцене его жизни, старое влияние вновь заявило о себе и он медленно возвращался обратно на Путь. Его эволюция дошла до точки – на той дороге, которой его душа шла сквозь вечность – где
