Я слышу эти слова не первый раз. Но, возможно, это первый раз, когда я позволяю им проникнуть в свой разум. Возможно, я впервые по-настоящему осознаю, что если бы я прожил последние десять месяцев так, как прожила их Мэрилин, то чувствовал бы себя так же! Если бы я жил с такой мукой, я бы приветствовал смерть.
На мгновение, только на мгновение, мне хочется возразить: тебе не обязательно страдать. У нас есть морфин от боли, у нас есть стероиды от усталости, у нас есть… у нас есть… Но я не могу заставить себя произнести такие неискренние слова.
Мы обнимаем друг друга и оба плачем. Мэрилин впервые говорит о моей жизни после ее смерти:
– Ирв, все будет не так уж плохо. Тебя будут навещать дети. Твои друзья. Если тебе станет слишком одиноко в этом большом доме, ты всегда можешь попросить Глорию, нашу домработницу, и ее мужа переехать в мой кабинет. Это даже удобно: если что-то случится, они будут рядом.
Я перебиваю ее: я поклялся себе, что никогда не возложу на Мэрилин бремя беспокойств о моей жизни без нее. Я обнимаю ее и в тысячный раз говорю, как сильно я ее люблю и что всеми своими успехами обязан только ей.
Мэрилин, как обычно, возражает. Она говорит о моем таланте, о моих произведениях, в которых я создал столько удивительных миров.
– В тебе это было изначально. Творческий потенциал. Я просто помогла вытащить пробку.
– Мои успехи – заслуга моего мозга, моего воображения, – да, я знаю это, дорогая. А еще я знаю, что это ты открыла для меня дверь в мир творчества. Если бы не ты, я бы поступил точно так же, как все мои друзья по медицинской школе: я бы начал практиковать в Вашингтоне. Хотя это была бы хорошая жизнь, ни одна из моих книг никогда бы не увидела свет. Ты познакомила меня с великой литературой – если ты помнишь, я окончил колледж всего за три года. Ты была моей единственной связью с классикой, с литературой, с философией: ты расширила мой узкий взгляд на мир. Ты познакомила меня с величайшими писателями и мыслителями.
* * *
Вечером нас навещают наши близкие друзья Денни и Джози. Они приносят домашнюю еду, и мы ужинаем все вчетвером. Денни – мой коллега, один из лучших психотерапевтов, которых я когда-либо знал, и великолепный джазовый пианист. Когда мы с Денни выходим на прогулку, я выкладываю то, с чем столкнулся. Он прекрасно знает, что значит для меня Мэрилин и какую огромную роль она играет в моей жизни (как и его жена для него). Я знал, что он одобрит ее решение добровольно уйти из жизни: он часто высказывался в поддержку права неизлечимо больных в любой момент прекратить свои страдания.
Я говорю ему, что для меня наступает ужасное время, что Мэрилин больше не получает никакого лечения и что ее множественная миелома вот-вот активизируется снова. Что день за днем я со страхом жду, когда это произойдет. Что я никогда не забуду, как однажды ночью меня разбудили ее крики. Мэрилин кричала от боли в спине: миелома привела к перелому одного из позвонков.
Денни непривычно молчалив, что для него нехарактерно: он один из самых отзывчивых, красноречивых и умных людей, которых я знаю. Его молчание пугает меня: боюсь, я слишком много на него взвалил.
На следующее утро, когда мы с Мэрилин завтракаем, она мимоходом упоминает, что почувствовала боль в спине. Я беззвучно ахаю: я тут же вспомнил о сломанном позвонке и ужасной боли – первом симптоме множественной миеломы. Я чувствую, как меня охватывает леденящий ужас: я боюсь, что миелома снова прогрессирует. Неужели мои худшие опасения начинают сбываться? Я не проводил физических обследований десятки лет, но я мог бы легко положить руки ей на спину, слегка надавить на каждый из позвонков и определить источник боли. И все же я не могу заставить себя это сделать. Ни один любящий муж не должен находиться в таком положении. Скоро приедет моя дочь, тоже врач, и я попрошу ее осмотреть спину Мэрилин. Как ужасно думать, что от ее боли нет никакого лекарства, кроме морфина… и смерти.
Я начинаю ругать себя. В конце концов, я работал со столькими людьми, потерявшими близких, и подавляющее большинство из них пережили то же, что я переживаю сейчас. Да, без сомнения: в глубине души я считаю, что мне тяжелее, чем им. Я постоянно подчеркиваю уникальность моей ситуации – я слишком долго и сильно любил свою жену.
По опыту я знаю, что восстановление происходит медленно – обычно это занимает от одного до двух лет, – но рано или поздно улучшение обязательно наступит. И все же я невольно саботирую любые попытки самоутешения, тут же сосредоточиваясь на многочисленных «отягчающих обстоятельствах» – моем возрасте, проблемах с памятью, нарушении равновесия, из-за которого мне трудно ходить без трости. Впрочем, я знаю, что ответить моему темному «я». «Ирв, господи, у тебя масса преимуществ! – говорю я себе. – Ты понимаешь, как работает разум, и много знаешь о преодолении болезненных моментов. У тебя отличная группа поддержки – четверо любящих детей и восемь внуков, ни один из которых не откажет тебе ни в чем. А сколько у тебя друзей! Твое материальное положение стабильно: ты можешь остаться в своем прекрасном доме или переехать в любой дом престарелых. А самое главное – ты, как и Мэрилин, ни о чем не жалеешь. Ты прожил долгую и счастливую жизнь. Ты добился гораздо больших успехов, чем мог себе представить. Ты помог многим пациентам, продал миллионы экземпляров своих книг, переведенных на тридцать языков, и каждый день получаешь десятки писем от поклонников».
«Так что, – говорю я себе, – хватит ныть. Почему ты преувеличиваешь свое отчаяние, Ирв? Это мольба о помощи? Или ты все еще пытаешься показать Мэрилин, как сильно ее любишь? Ей-богу, она уже это знает. От твоей печали ей только хуже». – «Да, да, – отвечаю я сам себе. – Я знаю, она не хочет, чтобы я впал в отчаяние, она хочет, чтобы я был счастлив. Она не хочет, чтобы я умер вместе с ней. Я не должен показывать свою боль. Пора взять себя в руки».
Повидать Мэрилин приходит столько друзей и знакомых, что я вынужден взять на себя обязанности хронометриста. Чтобы она не переутомилась, я стараюсь ограничивать визиты тридцатью минутами. Посетителей так много, что недавно моя дочь создала специальный сайт, на котором друзья Мэрилин могут узнать последние новости о ее состоянии.
Мэрилин не сдает позиций. Когда к нам на ужин приходят друзья, я не устаю ею восхищаться: она ведет оживленную беседу, искренне интересуется их жизнью и всячески старается, чтобы всем было весело. Я много работал со студентами и пациентами, но ее социальные навыки не имеют себе равных. Дети часто нас навещают и иногда остаются на ночь. Я всегда радуюсь их приезду: мы дискутируем, играем в шахматы или пинокль.
Но как бы я ни любил наших детей, я очень дорожу вечерами, которые мне удается провести наедине с Мэрилин. В течение нескольких месяцев я нес полную ответственность за наше питание: желудок Мэрилин чрезвычайно чувствителен, и каждый день она ест одну и ту же простую пищу – куриный бульон с рисом и морковью. Я готовлю себе простой ужин или заказываю из ресторана. Потом мы смотрим по телевизору новости: всякий раз Мэрилин говорит, что мечтает дожить до того счастливого дня, когда Трампу будет объявлен импичмент. После новостей мы часто смотрим какой-нибудь фильм. Правда, выбрать его – нелегкая задача, потому что у Мэрилин слишком хорошая память и пересматривать картины она не любит. Обычно мы смотрим только половину фильма, а вторую оставляем на следующий день.
