нападавших – это были спутники короля разбойников, сидевшие прошлой ночью с ним в таверне.
Один из них подошёл ближе и ударил Лина по лицу с такой силой, что тот едва устоял на ногах. Во рту сразу появился привкус крови. Мари вскрикнула и забилась в руках разбойников, но её держали крепко.
– Это ты – предатель! Из-за тебя схватили Элиота! – крикнул разбойник. – Ты донёс на него!
Лин задохнулся от гнева.
– Я не доносил! – возмущённо выкрикнул он, и получил в ответ новый удар, сбивший его с ног.
– А кто же тогда? – ехидно поинтересовался разбойник. – Никто из местных не посмел бы, а ты донёс и сбежал, – и он ударил Лина носком сапога в грудь, потом в живот. Лин согнулся от дикой боли, перед глазами поплыли кровавые круги.
– Хватит с него, Ферн, надо уходить, иначе и нас здесь накроют! – вмешался стоявший рядом разбойник. Первый выругался, сплюнул, но отошёл. Лина вновь рывком подняли, поставили на ноги. Закусив губы от боли, он торопливо нашёл глазами Мари, ободряюще кивнул ей, и тут же получил резкий удар в спину:
– Пошевеливайся.
Лину завязали глаза, посадили на лошадь позади одного из разбойников, и вся кавалькада помчалась, пришпоривая коней. Удержаться на лошади со связанными за спиной руками было невероятно трудно, и Лин с облегчением вздохнул, когда бешеная скачка, наконец, закончилась.
Его стащили с лошади, сняли повязку с глаз, усадили на землю и связали ноги. Лин прислонился к стволу дерева и с удивлением огляделся. Перед ним была расчищенная от снега поляна, устланная еловыми ветками, в середине которой горел костер. Над огнём висел котёл, в котором что-то кипело. В глубине леса, среди деревьев, виднелся не то шатёр, не то шалаш, укрытый теми же еловыми ветвями. Музыкант усмехнулся.
– Неужели это жилище благородного Элиота? – подумал он. В своей жизни Лин не раз попадал в логово разбойников, но такого убожества увидеть не ожидал.
Наконец, притащили вырывающуюся Мари. Она успела укусить разбойника, зажимавшего ей рот, и тот грубо швырнул её рядом с Лином. Лин, как смог, помог ей подняться, и встретился с ней взглядом. Мари, смотрела на него как-то странно.
– Как ты? – встревоженно спросил он.
– Скажи мне честно, ты на самом деле предал Элиота? – спросила она, не отвечая на его вопрос.
У Лина от обиды перехватило дыхание. Он потрясённо уставился на девушку.
– Да как ты могла такое подумать? – возмутился он, как только к нему вернулся дар речи. – Он столько сделал для нас…
– Вот именно, что столько сделал. С чего ты тогда так рвался уйти? И слышать о нём не хотел?
Лин молча смотрел на неё. Внутри как будто что-то оборвалось.
– А ведь он доверился тебе, – Мари смотрела на него с уже нескрываемым презрением.
Лин отвернулся, опустил голову. Он хотел спросить, когда и как он мог это сделать, ведь они всё время были вдвоём, но доказывать, объяснять что-то не было сил. Мари усомнилась в нём. Его любимая потеряла к нему доверие. Это было хуже любой боли, любых унижений. Хуже смерти.
Время тянулось в тягостном молчании. Стянутые грубой верёвкой руки затекли и ныли, но он не замечал боли. Горькие мысли одолевали его. Несмотря на обиду, он отчаянно пытался придумать что-нибудь, чтобы спасти хотя бы Мари. Что разбойники собираются с ними сделать? Как объяснить им, что он не предатель? Знают ли они, что Элиот бессмертен? Ему ничего не будет, даже если его повесят, он очухается через полчаса. А Лин, в отличие от него, не бессмертен. Не убьют, так жестоко изобьют, и они всё равно пропадут в лесу от голода и холода.
Тем временем сгустились сумерки, становилось все холоднее, и разбойники начали собираться у костра, пробовали похлебку из котла, переругивались. Лин, дрожавший от холода, искоса поглядывал на Мари, понимая, что она тоже замерзает. Прижаться бы спиной друг к другу – было бы чуть теплее. Его охватила бессильная злоба на Элиота, вставшего между ними, на его свору, на себя самого. Он заскрипел зубами.
Разбойники, расположившиеся вокруг костра, наконец, вспомнили о пленниках. Коротко переговорив о чём-то, они расхохотались. Один из них ушёл, вернулся со скрипкой и швырнул её Лину.
– Сыграй нам, музыкант. А за это мы, так уж и быть, вас накормим.
– Руки развяжите, – злобно отозвался Лин.
Ферн подошёл, грубо сорвал верёвку, и музыкант застонал от боли в онемевших запястьях. Он понял, что играть сейчас всё равно не сможет, но у него в голове внезапно родился дерзкий план.
Пытаясь согреть окоченевшие пальцы, он обдумывал его осуществление. Пока темно, нужно было попробовать сбежать самому, потом вызволить Мари, а если не получится – найти Элиота. Пусть Мари думает, что он предатель и бросил её, ей, скорее всего ничего плохого не сделают – она им не нужна. А уж Элиот наверняка знает, кто его предал, и найдёт управу на своих сообщников.
Лин взял скрипку, повертел её в руках.
– Я привык играть стоя, – сквозь зубы сказал он.
Разбойники переглянулись. Ферн нехотя подошёл к нему и развязал ноги.
– Только не дури, – бросил он музыканту, и сопроводил свои слова коротким тычком в грудь, от которого Лин на время потерял способность дышать. Злоба и отчаяние придали ему смелости. Он с трудом поднялся, шатаясь, подошёл к костру, приложил скрипку к плечу, несколько раз провел смычком по струнам. Разбойники тем временем разложили похлебку по мискам, и приготовились приятно поужинать.
В нескольких шагах от костра стояла бочка с водой, и Лин, сделав вид, что настраивает инструмент, медленно переместился в её сторону. Выбрав удачный момент, он резко толкнул бочку ногой, и вся вода выплеснулась в костёр. Огонь погас, угли зашипели, и повалил такой пар, что ничего вокруг не стало видно. Лин отшвырнул скрипку и опрометью бросился в темноту. Пока разбойники расползались от костра, протирая глаза от едкого дыма, он рванулся в сторону Мари, но его опередили. Ферн схватил девушку и приставил нож к её горлу.
– Спокойно, ребята, – крикнул он товарищам, пытавшимся раздуть остатки огня, – без девки он далеко не уйдёт, – и рявкнул в темноту, обращаясь к Лину:
– Выходи, или прирежу девчонку!
Лин едва сдержал крик, и в отчаянии упал на колени. План его
