с руку, с одной стороны головы обычное лезвие, удлиненное снизу, будто бородку отрастил, едва-едва закругленное. Верхний край чуть вздернут. Если рубить этим концом, то рана будет недлинной, зато глубокой, крепко войдет топор. Бородкой можно цеплять оружие противника и дергать к себе. А с другой стороны головы острый четырехгранный шип длиной с палец. Таким и шлем можно пробить, и крепкую твариную шкуру. Впрочем, такие клювы я видел прежде. Необычно другое: проушина, которой топор насаживается на рукоять, была вытянута в трубку так, что топорище на длину ладони прикрывалось железом. Конечно, возле клюва проушина толще, а на оковке сужалась, и вес топора по-прежнему лежал на том конце.
Железо было непростое. Уж не знаю, чего туда намешал старый кузнец, но я видел, что такой топор не треснет и не сомнется в твариной пасти. Хотя мало ли какие твари бывают? Топорище в двух местах обернуто шершавой шкурой, у которой вместо шерсти еле видные зазубрины. Похоже на акулью кожу, но та погрубее будет, а эта помягче. На обувку такую не нашьешь, чтоб по льду не скользить, а вот под руку самое то.
— Шкура ската, — пояснил кузнец. — А дерево иноземное, издали привезенное, оно в огне не горит, в воде тонет, не гниет и держит удар не хуже железа. Тяжеленькое, но крепкое.
Я перехватил топор поудобнее, и рука сама легла на место со шкурой ската, будто Кормунд заранее знал, как оно лучше. И снова то самое чувство, что и от первого заказанного топора: словно я с ним всю жизнь ходил, с первых штанов и до сего дня. Руку он немного оттягивал, но это потому, что его под хельта делали.
— Ну-ка, опробуй на бревнышке.
Я покрутил оружие так и сяк, но как ни старался, не мог придумать ни единого упрека старому кузнецу. Взмах, и топор вошел в бревно так мягко, что ни одно колечко не отлетело в сторону. Лезвие не раскололо железное плетение, как было с секирой, а начисто разрубило. Чуть потянул, и топор легко вышел из разруба. Еще один взмах, на этот раз я бил иной стороной. Клюв вошел в дерево по самое топорище, а я толком и не почувствовал удара. И не нужно ничего менять, искать новую манеру боя, привыкать и ждать десятой руны.
— И что скажешь? Выжил из ума старик Кормунд али еще сгодится на что-нибудь?
— И хотел бы сказать что-то дурное, да язык не поворачивается. Добрый топор. Лучше прежнего!
— Кха-ха-ха! — рассмеялся-закашлялся кузнец. — То-то и оно.
— А под сторхельта делаешь оружие?
— Под сторхельта уже не смогу. И силы не хватит, и секретов того железа у меня нет. Нет на Северных островах таких умельцев, чтоб оружие для сторхельта делали. Обычно попросту из обычного железа куют, подмешав немного твариного праха, только побольше и потяжелее. Не меч, а большой меч. Не топор, а большой топор. Разве ж это дело? Все равно что тебе секиру в руки совать.
Поблагодарил я Кормунда, отдал ему вторую часть платы, и мы с ребятами вернулись в город, отыскали место, где остановился хирд. А я всю дорогу не мог налюбоваться на новый топор. С каждым взглядом находил в нем новые достоинства, например, на длинной оковке кузнец высек еле заметные руны. По словам Тулле, первые две совпадали с теми, что выпали мне при рождении: смерть и сила. Смерть сильным. А третья, которая была выбита отдельно, могла означать всякое, но все смыслы были связаны с дружбой, общностью, совместными действиями. Словом, со стаей.
Верно говорят, что хороший кузнец должен быть немного и колдуном, и жрецом. Видать, Кормунд тоже умел говорить с богами, ну или хотя бы с одним, с Корлехом.
— Альрик, глянь, что мне кузнец спроворил! — радостно выкрикнул я, едва войдя в сарай, и тут же осекся.
У нас были гости. Харальд Прекрасноволосый с сыном Хаконом.
— Присядь, — сказал Альрик. — Дурные вести пожаловали.
Харальд криво усмехнулся.
— Скиррессоны…
У меня похолодело в животе.
— Они знают. Пока мы стояли в дозоре возле Гейровых земель, пропал мой хирдман, Боров. Причем пропал перед самым уходом. Ни капли крови не оставил, ни следа. А потом я услыхал, что после него начали пропадать и другие люди, но только из дружин двух ярлов. Тех самых ярлов, что были с нами на том острове. Когда пришел снова наш черед, я сказал, чтоб по одному не ходили, всегда брали кого-то из конунговых дружинников. Но даже так я потерял еще двоих. Скорее всего, Скиррессоны теперь по именам знают всех, кто был тогда.
Первым делом я подумал о сыне и жене. Что, если сыновья Скирре захотят отомстить через них?
Прекрасноволосый же продолжил:
— Я на службе у конунга. Ярлам тоже бежать некуда, да и не выйдет сейчас. А вот вам лучше уйти из Северных морей.
— Опять?
— Рагнвальд не допустит открытых войн между ярлами. Не сейчас. Я распустил хирд, отправил ребят подальше отсюда. Те двое спрячут своих людей. Только вы остаетесь под ударом.
— Почему бы Скиррессонам не напасть на деревни тех ярлов? Или на наши семьи?
Харальд потер переносицу.
— Не скажу наверняка, но как по мне, они хотят убить лишь тех, кто был на том острове. Да и нет у них столько воинов, чтоб начать войну. Лучшие погибли вместе со Скирре. Остальных призвал конунг. И Рагнвальд не раз говорил, что не потерпит междоусобиц, неважно, из-за чего сыр-бор разгорелся. Если Скиррессоны попытаются выступить открыто или нападут на любую деревню, конунг вмиг лишит их земель. Нынче желающих полно. Какой хёвдинг не мечтает стать ярлом?
— А как же твари? Бриттланд? — спросил Херлиф.
— Тварей зимой было не так уж много, летом они всё равно не выберутся оттуда. Если бы конунг прямо сейчас позвал на Бриттланд, тогда можно было б и остаться. Мы могли встретиться с сыновьями Скирре напрямую и свалить гибель на сарапов. Но пока и речи нет о походе. Рагнвальд пока выжидает, отправил несколько кораблей, чтобы узнать, что там происходит. Как по мне, он думает выйти не раньше месяца Свальди(1), а то и позже.
Мы молчали. Мне не по душе было убегать, поджав хвост. Я и от Торкеля не бегал, и от Скирре не прятался, так с чего бы бояться его щенков? Да, эти щенки давно выросли, отрастили клыки и когти, обросли густой шерстью, но и я уже не перепуганный мальчишка, едва получивший первую руну. Напасть на них? Тогда гнев конунга обрушится на мой хирд.
— Вы хотели пойти в Альфарики, — снова заговорил Харальд. — Я слышал, что торговец вас не дождался, думал, беда с вами приключилась. Так почему бы сейчас не пойти в те земли? Немало здешних торговцев думает пойти на восток, чтобы продать твариные шкуры и кости. К месяцу Свальди вы успеете вернуться.
— А чего ты так за нас печешься?
Простодушный, как всегда, подозревал недоброе.
— Я втянул Кая вместе с хирдом в свою месть. Я вернулся на корабле Скирре и навлек на себя беду. Мой хирдман волей-неволей выдал всех виновников. Ярлы так или иначе справятся, у них на то есть силы, а вот вас легко заманить в западню и убить. Достаточно лишь пустить слух, что где-то нужен крепкий хирд.
И всё равно… Бежать?
— А он дело говорит, — сказал Коршун. — Нечего нам сидеть в Северных морях. На тварей не берут. В Бриттланд не идем. Вольным хирдманам толковой работы нынче нет. Лучше и впрямь пойти в Альфарики, продать кое-что, купить, можно поторговать как мечами, так и товаром. Мы ведь так и думали осенью. Так чего б сейчас не пойти?
А что? Звучит разумно.
— Неужто мы из-за каких-то Скиррессонов передумаем? — добавил Херлиф.
Верно. Я же не трус, чтоб на сыновей Скирре оглядываться! Захочу — хирд пойдет в Альфарики, не захочу — тут останется. Но решать уж точно буду сам, без всяких намеков или боязни мести.
— Благодарю, Харальд, за весть, хоть и недобрую. Надеюсь, твои люди умерли достойной смертью, и ты встретишь их когда-нибудь в дружине Фомрира. Благодарю и за советы, но как нам поступить, решать мне и Альрику. Так что не обессудь.
— Конечно, — развел руками Прекрасноволосый.
Мы распрощались с Харальдом и его сыном, а после стали обсуждать, как нам быть. Альрик предложил отправить тех хирдманов, что не были тогда на острове, погулять по городу, послушать, что люди говорят, особенно про поход в Бриттланд. Эх, как бы здесь пригодился кто-то вроде Фарлея! Поговоришь с одним человеком, зато узнаешь все последние слухи.
Синезуб, Отчаянный и Свистун впервые услыхали,
