сторону. Они о чем-то принялись жарко спорить.
– Как же вы изменились, – произнесла Елена Павловна.
Я внимательно посмотрел на неё. Она тоже изменилась. Передо мной стояла взрослая женщина. Мало что осталось в её облике от той худенькой девочки, которую я носил на руках. Сначала я не понял, отчего столь большие перемены? Но мой взгляд упал на её талию. Чуть выпирающий живот говорил о том, что она носит под сердцем ребёнка. Мне сразу стало легче. Неловкость прошла.
– Вы не скучаете по России? – спросил я первое, что пришло в голову.
– Скучаю, – просто ответила она. – По морозам скучаю, по лихим саням, по чашечке чаю перед камином, когда завывает вьюга…. По Петербургу. – Она замолчала. Потом очень тихо спросила: – А вы меня вспоминаете?
– Конечно, – постарался с жаром ответить я, но она уловила в моем голосе фальшь. Глаза её тут же потухли.
– Простите меня, что я вела себе столь глупо.
– Вы ни в чем не виноваты. Моя ссылка состоялась совсем по другой причине.
– Я знаю. – Она вздохнула. – А у меня чудесный замок. Странно, но подданные очень любят меня, хотя я для них чужестранка. Каждый день мне приносят целые охапки цветов. А если моя служанка отправляется на рынок за фруктами, узнав, что она покупает для принцессы Елены, с неё не берут денег.
Она еще что-то рассказывала, но я ничего не слышал. Я слушал её душу, полную тоски. Неужели я – причина её грусти? За что Бог так меня покарал. Я не хочу причинять боли этой милой, очаровательной принцессе.
– А вы что будете дальше делать? – вдруг услышал я её вопрос.
– Отправлюсь с армией в Россию. Продолжу службу.
– Я попрошу Фридриха, чтобы он пригласил вас к нам погостить. Вам очень понравится.
– Простите, но я не смогу воспользоваться приглашением. У меня служба.
– Но может, когда-нибудь? – В уголках её глаз появились слёзы, готовые сорваться.
– Может, когда-нибудь, – согласился я.
– Простите, мне нехорошо. – Она подозвала девочек фрейлин и попросила проводить её к карете.
На этом наше странное свидание окончилось. Я большее её никогда не видел. Милая Елена Павловна родила двух детей: сына Пауля Фридриха, а через три года девочку, Марию Луизу. Говорят, последние роды подорвали её здоровье. Она скончалась, не достигнув девятнадцатилетнего возраста.
* * *
Возвращаясь с бала, возле домика, где я снимал квартиру, увидел Григория Таракана. Солдат стоял при полной амуниции, как будто собрался в поход.
– Здравие желаю, ваше благородие, – сказал он живо, но с нотками грусти.
– Ты куда собрался? – удивился я.
– Обратно в полк, – пояснил он. – Война закончилась.
– Так оставайся при мне, – предложил я. – Попрошу Милорадовича, чтобы тебя перевели в Петербург.
– Спасибо, ваше благородие, но нельзя мне в ординарцах ходить.
– Да почему же? – удивился я. – Лучшего ординарца я нигде не встречал. Сколько раз ты мне жизнь спасал.
– Так, то на войне, – возразил он. – А в мирное время…, – он замялся. – Грешок есть у меня страшный: как сижу без дела, так к ней, заразе, тяга непреодолимая. И сделать с собой ничего не могу.
– К кому? – не понял я.
– Да к водке! – в сердцах воскликнул он. – Пью – меры не знаю. И не удержать меня никому. Какой же из меня ординарец?
– Постой, но ты от чарки даже в походе отказывался, – вспомнил я.
– В том то и дело: на войне смогу себя держать, а как расслаблюсь – все, пропал Гришка. Так что вы не обессудьте. Но мне в полк надо.
– Что ж, прощай. Коли что надо будет, так ищи меня в Петербурге. Жаль. Очень жаль.
– Прощевайте, ваше благородие, – вздохнул рядовой Таракан, по-строевому повернулся кругом и зашагал вниз по улице.
* * *
При выезде из Праги, Александр Васильевич занемог. Открылся жар. Его постоянно сотрясал сухой кашель. В Кракове смогли немного его подлечить. Но в Кобрине он основательно захворал. Врачей Александр Васильевич на дух не переносил с их «Латинской кухней» и лечился диетою. Попросил из Петербурга выслать ему аптечку, что когда-то лично подарила Екатерина Великая. В конце концов, местный помещик и его давний друг Кернисон уговорил принять врачей. Из Петербурга по поручению императора прибыл лейб-медик Вейкарт, человек грамотный и талантливый во врачебном ремесле. Суворов его не слушал, вечно спорил и капризничал.
– Что мне твои микстуры? – говорил он. – Мне деревня нужна, изба протопленная, молитвы на пост, в баньке попарится, да кашицу с квасом. Солдат я, а не барышня кисейная.
– Не солдат, а генералиссимус, – спорил Вейкарт. – У генералиссимуса и лечение должно быть соответственное.
– Но солдат с меня пример берет, – находил тут же ответ Суворов.
Александр Васильевич был упрям, но лейб-медик был настойчив. Вскоре болезнь начало отступать. Пятнадцатого марта продолжили путь к Петербургу. Письма шли одно за другим. Генералиссимусу, герою, готовили триумфальную встречу. В Зимнем дворце для него приготовили отдельные покои. В Гатчине должен торжественно встретить флигель-адъютант и передать поздравление от государя. От самой заставы до центра Петербурга войска выстроятся шпалерами и будут встречать барабанным боем с криками «Ура!», при пушечной пальбе и колокольном звоне. Вечером зажгут иллюминацию. Суворову обещан был приём, которого еще никто не удостаивался. Спаситель Отечества возвращается на Родину.
Для Суворова был подготовлен специальный дормез, в котором соорудили лежанку. Устлали её периной. Коней подобрали самых спокойных. Все офицеры ушли вперёд с армией. С генералиссимусом остались только Фукс, Аркадий и я. Константин с нами горячо попрощался и отбыл в Петербург вместе с арьергардом Багратиона.
Дормез еле плелся по весенней распутице. Старались никого заранее не оповещать о прибытии Суворова, так, как лишние беспокойства только ухудшали здоровье генералиссимуса. Но, несмотря на все предостережения, люди все равно встречали нас при въезде в города, пытались устраивать торжества.
В Ригу прибыли к Светлой Пасхе. Солнышко грело по-весеннему. Птицы щебетали. Ручьи набухли. Суворов, как бы он плохо не чувствовал себя, потребовал облачить его в мундир и отправился в церковь. Потом обедал с генерал-губернатором.
В Стрельне дормез окружила огромная толпа народу. Суворова завалили цветами. Дамы поднимали на руки детей и просили благословить. Но надо было спешить. Надо было успеть к празднику. Его ждут. Все готово к триумфальной встрече.
Генералиссимус попросил остановиться, чтобы облачиться в парадный мундир. Но в это время прискакал курьер из Петербурга и объявил, что все торжества отменены: таково распоряжение императора. Нас это известие привело в шок. На все расспросы курьер пожимал плечами.
– Аркадий, что сказал курьер? – переспросил Суворов. – Встречу отменили? Кто-то умер?
– Я сам ничего не понял, – пожал плечами Аркадий.
– Так мне
