зданию ЧК под самый вечер.
Товарищ Лацис их уже ждал: сидел за столом и болтал ногами взад-вперед. Он был вызывающе трезв, в то время как прочие чекисты багровели носами и краснели глазами, намереваясь отправиться по домам. За решеткой в обезьяннике хлюпала носом какая-то женщина, прижимавшая краешек платка к краешкам глаз поочередно. Покойники со двора уже разошлись по домам. Вероятно, не сами, конечно, разошлись, а их разобрали горюющие родственники.
Две ночи по старому обычаю их бренные тела следовало держать под иконами, а потом до окончания церковной службы захоронить. Буй все еще придерживался старинным традициям погребальных обрядов севера. И попы тоже пока придерживались таких традиций.
— Ну, где вы науку будете изучать? — спросил Лацис.
— Так — хоть где, — пожал плечами Тынис. — Где свободно.
— Тогда у моего героя-заместителя, — не терпящим возражений тоном сказал начальник. — У Имре. Там как раз пусто, только стул сломан.
— Годится, — кивнул головой эстонец.
Электричества, правда, не было, вероятно потому что Ильич пока еще не запатентовал свое название, применимое к лампочке, но это дело было поправимым. Тынис принялся расставлять по углам помещения гнутые зеркала из небольших полированных стальных пластин, спотыкаясь, время от времени об остатки стула, норовившие попасть под ноги. С торжественным видом он достал из своего багажа «машину Фарадея» с ручкой для вращения: штуку, производящую электричество в ограниченных масштабах — и водрузил ее на стол.
— Шайтан-машина? — спросил товарищ Лацис, прошмыгнувший под руками Тыниса. — Смотри, чтоб у меня без пожара.
Для убедительности он ткнул кобурой маузера эстонца под коленку.
— Если что случится — убью, — твердо сказал он. — По решению революционного трибунала.
Сомневаться, что убьет, не приходилось. В углу за решеткой всхлипнула женщина, так громко, что звук всхлипывания донесся даже через прикрытую дверь.
— Это кто? — покосился в сторону звука Тынис.
— Преступница, — ответил Лацис. — А что?
— Может, она приберется здесь, да воды принесет в шайке, да несколько полотенец, да спиртом протрет зеркала и шары? — заметил эстонец.
Начальник тотчас же пробежал по комнате и выбежал в дверь. Из коридора раздался его восторженный рев.
— Будет тебе амнистия, Матрена, — кричал он. — Пол подмести, воды принести и спиртом протереть все, что скажет товарищ ученый.
— А как же расстрел? — оживилась женщина и высморкалась в мокрые уголки платка.
— В другой раз, когда попадешься, — пообещал Лацис. — Идет?
— Идет, — обрадовалась Матрена.
— За что ее? — поинтересовался Тынис, когда та смоченным в воде веником смела с пола всякие щепки, грязь от сапог и чьи-то потерянные зубы.
— Да был повод, — ответил начальник. — Нашего сотрудника пристрелила из ружья. Дрянь, конечно, был чекист, но нельзя же во власть стрелять! Это же полная контрреволюция.
Женщина, услышав разговор про себя, опять всхлипнула.
Тойво от нечего делать подошел к окну и принялся разглядывать улицу.
Рядом с бывшим полицейским участком добротные купеческие дома, дальше по вымощенной булыжниками дороге церковь на горке. Другая дорога — к железнодорожной станции — грунтовая, словно выработанная по центру. Когда дожди проливные — здесь собирается вода, которая делается грязью. Еще пятьдесят лет — и будет овраг, а не дорога. Весь Буй одноэтажный, но не барачный. Двухэтажное здание Екатерининской гимназии приспособлено под разные цели: под склад, под больничку — раньше в Буе был просто акушерский пункт на две койки, одна комната — под школу, одна — под Комбед, Комитет Бедноты, там теперь голытьба и лодыри со всего Буя пьянствуют. То есть, гимназия оптимизирована. Второе двухэтажное здание — ЧК.
Где-то громыхнул гром. Вдоль по улице, промчалась, как ветер, вытянув вперед голову, чья-то заполошная курица. Дело к дождю, сильному летнему, усугубленному грозой.
Женщина между тем достала откуда-то из своего узелка полулитровую бутылку, начала смачивать из нее тряпку и протирать пластины зеркал.
— Стоп, стоп, — всполошился Тынис. — Ты что делаешь?
— Сам же просил, барин, спиртом протереть, — ответила та. — Спирта у меня нет, вот самогонка тоже подойдет. Хорошая, выдержанная, чистая, как слеза.
Эстонец посмотрел на Лациса, тот только кивнул: мол, все правильно. Тынис вздохнул, достал из саквояжа двухсотграммовый бутылек и протянул его женщине. Она, не моргнув глазом, убрала его себе в карман и продолжила макать тряпицу в самогон. Тойво это развеселило, и он фыркнул.
Тынис жестом потребовал вернуть ему свой спирт и самолично перепротел все зеркала и шары динамо-машины.
— Ну, вот, теперь нужен стул с высокой спинкой и, пожалуй, можно начать, — объявил он.
Женщина по указке начальника приволокла откуда-то оговоренную мебель, а за стенами ЧК снова громыхнуло.
Тойво было предложено присесть на стул по максимуму удобно, но это все никак не удавалось. Очень неудобный был стул, твердый, не к столу будет сказано. Эстонец промокнул спиртом ему лоб и прилепил на него льняную полоску с тончайшими медными проволочками, вплетенными вдоль ткани. Товарищ Лацис примостился на кушетке, положив себе на колени маузер в кобуре. Женщина отошла в угол, она почему-то не отправилась домой. На нее как-то перестали обращать внимание, будто ее и не было в комнате, или она стала просто частью интерьера.
— Все! — сказал Тынис через некоторое время, последний раз обойдя расставленный по местам инвентарь. — Можно начинать. Посторонних просим покинуть помещение.
— Это кто — посторонний? — возмутился Лацис. — Матрена, пошла вон отсюда! Хотя — нет: будешь ручку крутить, как профессор скажет.
— Ну, ладно, — согласился эстонец. — Все равно специфика теста сугубо научная, никто не поймет ни хрена.
— Ни Буя не поймет, — поправил его Тойво. — Что мне-то делать?
— Сиди расслаблено и молчи. Женщина будет крутить магнето, как я покажу, я же буду фиксировать изменение экстраполяции, колоризацию рефракций. Потом на мои вопросы отвечай, что в голову взбредет. Каждое твое изменение настроения будет сопровождаться возникновением в голове некоего образа, постарайся его представить. А я постараюсь это представление поймать.
— Сколько времени займет все шаманство? — поинтересовался Лацис.
— Ну, полчаса, не больше, — прикинул Тынис.
— А больно не будет? — не испытывая ни страха, ни беспокойства, спросил Тойво.
— Нет, разве что голова может слегка поплыть, да кончики пальцев покалывать. Да, вот еще что, — внезапно вспомнил эстонец. — Если Матрена действительно будет крутить ручку, то платок ей лучше снять, а то голова будет чесаться, как ненормальная.
Товарищ Лацис перевел женщине эти слова, с русского на русский.
— Ты бы платок на время сняла, — сказал он ей. — Не то вши заведутся. Будешь простоволосая — не заведутся.
Матрена с явной неохотой
