— Ну к чему же такие крайности? Из-за платья отказаться от такого удовольствия? Не лучше ли купить платье?
— А денег не надо! Мы сейчас поедем в ателье проката, оно принадлежит моей подруге, и подберем вам самое лучшее платье.
«У них тут целая империя, — восхитился Лёва, — и агентство, и кафе, и ателье проката, и бог знает что еще! Пожалуй, они и впрямь могут помочь мне без всяких последствий вернуться в Москву».
А Ольга уже торопилась уходить с Полиной — ей, давно лишенной привычных радостей жизни, до ужаса захотелось пойти на бал князя Лорис-Меликова.
Оленька
Оленька улыбнулась, глядя вслед удалявшейся Ольге:
— Наша дорогая тетечка вечно будет молодой!
Матильда поднялась из-за стола:
— Ладно, молодежь, оставайтесь, а я пойду займусь своим хозяйством, — и ушла, цокая каблучками.
— Справная дамочка! — сказала Оленька. — И вторая ей под стать!
— Ты бы еще больше восхитилась, если б знала о них то, что знаю я.
— Что же ты знаешь, мыслитель? Поделись!
— Это долгая история, сестричка. Начинается она где-то между Новороссийском и Симферополем. Я был белогвардейским офицером, пусть низкого ранга, но главное — белогвардейским. И такого навидался! За это мне полагается суровое наказание в родной стране.
— Ну и что? Ты же в Берлине, а не в родной стране!
— Но я хочу вернуться. Я устал от скитаний, бездомности, от чужих языков, которых я толком не знаю!
— Подумай, Лёва! Ты себе не представляешь, что там творится! Я счастлива, что вырвалась из этого ада, а ты туда стремишься!
— Я хочу домой!
— Там уже нет твоего дома — большевики его разрушили и помочились на развалины!
— А кроме того, я обещал Ольге вернуться вместе с ней. Я не могу ее подвести. Ты ведь не знаешь, из какого ада она меня вытащила. Может, я бы не выжил, если бы не она!
— Но, слава Богу, ее пока еще никто не позвал в Россию!
— Ты должна тетю пожалеть, она очень тоскует. И при любой возможности передает слезные письма Станиславскому. Так что в какой-то момент он сделает все для возвращения театра в Москву, и я уеду вместе с Ольгой.
— Но разрешение получит театр, а не ты!
— Вот для этого мне и нужны эти дамы!
— Эти дамы? Ты имеешь в виду двух милашек, с которыми мы пили коньяк?
— Я имею в виду именно их, но они далеко не милашки. Просто умело прячут клыки и когти.
— Ты хочешь сказать, что они ведьмы?
— Хуже! Агенты ОГПУ!
— Откуда ты знаешь?
— Меня привели к красотке Полине под дулом пистолета и предложили на них работать.
— Надеюсь, ты отказался?
— Отнюдь нет. Они обещали обеспечить мне безопасное возвращение.
— А они могут?
— Я все больше и больше убеждаюсь, что могут. У них не Контора, а агентурная сеть.
— И что они хотят от тебя?
— Ты не поверишь — они хотят, чтобы я свел их с тобой!
— Только под дулом пистолета!
— От тюрьмы и от сумы не зарекайся.
— Что ты имеешь в виду?
— Я не знаю, Оля, но мне кажется, что ты еще обратишься к ним за помощью.
— Когда жизнь заставит, может, и обращусь! А пока нет.
— А если я попрошу сделать это для меня? Чтобы они знали, что я с тобой говорил.
— Чего я ради тебя ни сделаю, — вздохнула Оленька. — Но при условии, что ты отведешь меня туда.
И он проводил ее в агентство по сдаче жилплощади — так это у них тогда называлось.
Хорошо, что Лёва показал Оленьке дорогу к Полине Мюллер. Очень скоро Оленька сама к ней придет и предложит свои услуги в обмен на помощь.
Станиславский был в отчаянии. Совсем недавно он числился главным реформатором многовековой театральной традиции, и его система была признана всем миром. Но нынешние российские революционеры не считали его своим — теперь он вынужден ходить по улице в расстегнутом пальто, показывая приколотый к пиджаку красный бант. А главное, они конфисковали его семейную фабрику, на доходы которой он содержал свой театр. Когда его актеры начали голодать, им назначили социалистическую зарплату, которая разве что не давала умереть с голоду. И вот с группой его лучших актеров, отправившейся под руководством Василия Качалова из голодной Москвы на гастроли в хлебосольную Украину, чтобы хоть несколько недель сытно поесть, произошло нечто невообразимое и непредвиденное. Вместо того чтобы, как положено, вернуться через месяц, артисты неизвестно почему пустились в длительное путешествие на юг в фарватере белой армии, пока не причалили в Константинополе. Станиславскому страшно было хоть на минутку представить, какие именно побуждения привели их в Турцию, потому что возврата назад не предвиделось, разве что под расстрел. Мало того, далее труппа перебралась через Балканы во враждебную большевикам Европу, делая невозможным благополучное возвращение.
А театр без них медленно угасал, и возможно, угас бы окончательно, если бы Миша Чехов не пришел в себя после нервного срыва и не вернулся на сцену. Он получил две главные роли: в «Гамлете» и «Ревизоре», и потряс театралов гениальным их исполнением. Сам вождь большевиков Владимир Ленин, который по-прежнему любил пьесы Чехова в исполнении Ольги Книппер-Чеховой, высоко оценил новые спектакли «буржуазного», по оценке деятелей Пролеткульта, театра. Станиславский воспользовался этим и получил разрешение на возвращение на родину блудных гастролеров Качалова, главной звездой среди которых была Ольга Книппер-Чехова.
Вместе с артистами такое разрешение получил и Лёва Книппер — не без участия агентства Полины Карловны Мюллер. В ее ходатайстве о помиловании белогвардейца Льва Книппера было сказано, что он может стать ценным приобретением ОГПУ.
И он им стал.
Ольга
Группа Качалова вернулась в Москву в мае 1922 года. Ленин очень интересовался, какой нашла столицу после трех лет отсутствия возвращенная им лично любимая актриса, вдова великого Чехова. А она была потрясена тем, сколько близких людей ушли из жизни за время ее скитаний. И самое страшное — брат Константин, смертельно больной отец Оленьки и Лёвы, лежал в одной из спален ее квартиры. Его жена Лулу спасалась от отчаяния только тем, что воспитывала маленьких внучек — Мариночку и Адочку.
Лулу была так погружена в заботы о больном муже и двух практически осиротевших девочках, что неожиданное для всех увлечение сына Лёвы прошло мимо ее внимания. А Лёва отверг все житейские занятия ради полного погружения в мир музыки. Ко времени возвращения в Москву ему исполнилось двадцать три года, и он никогда не учился музыке, но решил посвятить ей отныне всю свою жизнь.
