собирался сделать, не подоспей вы. Вы его спугнули. Он струхнул. Двое против одного. Тут и за соломинку ухватишься. Ну он и… Правда, одна вещь меня смущает.
– Должно быть, та же, что смутила и меня. Запах. На запах я поначалу не обратил внимания, потому что он тогда был везде. Запах мертвечины. Но я это понял, когда мы с тобой, Ельцов, наткнулись на похоронный обоз. Что, если и злодей, которого я увидал в том доме, был мертв уже некоторое время?
– А что, если нет? – не сдавался Сиверский.
– Арман, француз этот, он дал мне чудной совет: спросите мадам Бопра о том, как она погибла.
– Пф.
– Вот и я, Ельцов, сперва подумал: пф. А потом решил так и сделать. Буквально. Поехал туда и посмотрел на ее кости. На обгорелых ребрах я увидел царапины, сверху и снизу. Как будто лезвие прошло между ними. А ведь я думал, ее убило взрывом. Тогда я спросил себя: а почему, собственно, я так думал? Ведь я сам не видал, что случилось. Кто мне это сказал?
Он по очереди посмотрел на одного, на другого. Одна и та же мысль наползла на них, как туча.
– Боже, какой ужас… – выдохнул Ельцов, совсем как тогда, когда Мурин только кончил изложение событий.
И Сиверский тоже повторил:
– Мурин, а что, если ты ошибаешься? Что, если это не Изотов?
– Для полной ясности осталось спросить двоих, – ответил Мурин. – Заодно и лопату саперам верну.
Глава 16
Попойка была в разгаре, когда они там появились. Изотов утер рот, отшвырнул пустую бутылку:
– Готова!
– Браво! – громыхнуло в ответ. – Ура!
Бутылка грохнула, но не разбилась, покатилась. Докатилась Мурину под ноги.
– Ба! – тут же заорали все навстречу вошедшим. – Вот они! Где ж вас носило?!
– Мур-рин! Др-руж-жище. – Изотов заскреб ногами, силясь встать с дивана, устроенного на полу из седел, сена и попон. Ноги плохо слушались его.
Дым стоял коромыслом. Плавал клубами, извивался щупальцами, теснился слоистыми грудами к потолку – дымили все, вынимая изо рта трубки и сигары только для того, чтобы опрокинуть в глотку еще пунша: огромное корыто, невесть для чего предназначенное в мирное время, было водружено на стол с изорванным сукном. Окна распахнули, но воздух не освежал, а только холодил. Впрочем, всем было жарко. В комнате стоял шум пирушки в разгаре, который не спутаешь ни с одним другим: слишком громкий смех, слишком громкие вопли. Остальное под стать: красные лица, широкие движения, расстегнутые куртки, распахнутые рубахи. Чья-то нетвердая рука теребила гитару. Пахло спиртным, потом, табаком. В камине плясал огонь, по стенам ходили всполохи, тени.
Мурин глядел сквозь качающиеся слои дыма. Изотов просиял:
– Ба! Да ты же совсем сухой! Не дело!
– Мур-рин, это не дело, – пробалаболил кто-то, судя по голосу, находившийся всего в четверти часа от того, чтобы свалиться под стол и уснуть. – Люди рождены равными. Догоняй!
Рьяно взялись поправить. Кто-то из ребят наклонил корыто с остатками пунша, другой подставил стаканы. Встряхнули. Пролили мимо. Развеселились еще больше.
– Ах, дьявол!
– Ничего! Добра полно! Вон. Хоть топись.
– С собой все равно не забрать.
– Куда?
– На тот свет?
– Кому как. Судьбу знать не дано.
– Одно известно наверняка: завтра выходим из Москвы. К чер-р-ту. Надоела.
Мурин сквозь дым прошел туда, где они махали стаканами, покачивались всем телом, мотали головами, но никак не могли сдвинуться с места. Вдоль стены стояли батареи бутылок, краснел на горлышках сургуч. Утопиться или нет, но наполнить модную ванну на львиных ножках вполне хватило бы. Едва ли не больше бутылок валялись и стояли как попало – уже пустые.
Над его плечом повисла красная физиономия, задышала сивушным духом:
– Лей не жалей. Покрепче.
– Сиди, красавец. Я сам смешаю. – Мурин взялся за горлышко.
Тем временем набрякла новая потеха. Корнет Малиновский и юнкер Кареев стали собирать пустые бутылки. Угадав замысел, еще несколько человек бросились на помощь. Составить бутылки батареей друг на друга оказалось заковыристым делом. Башня то и дело рушилась, производя оглушительный звон и вызывая всеобщий хохот.
Мурин подал стакан Изотову. Тот просиял, взяв, поднял его:
– Эх, дружище, выпьем за мою свободу, покуда она есть. А когда не будет, жалеть не стану!
Толкнул своим стаканом стакан, который держал Мурин. Пунш плеснул тому на куртку. Изотов живо запрокинул свой стакан, над распахнутым воротом показался кадык – дернулся, остановился. Мурин не сводил глаз с лица. Изотов медленно отнял стакан, на лице его было недоумение. Мурин стал смотреть, как возводят бутылочную батарею.
– Что за дьявол? – пробормотал Изотов.
Мурин повернулся, бросил:
– А я думал, ты будешь рад. Все-таки золотое.
Изотов сжимал пальцами кольцо. Даже в сизом от дыма полумраке было видно, как он побледнел.
– Ибо в качестве венчального оно тебе вряд ли дорого.
– Что за чушь! Оно не мое. – Изотов бросил кольцо на пол.
Оно звякнуло, Мурин не видел, куда упало.
– Не твое, верно. Это кольцо мадам Бопра.
– Я такой не знаю.
– Зато знают в церкви на Песках. В… На Арбате. Ведь это там вас обвенчали в тот день, что выгравирован на кольце. Тайно – никто и не узнал, что она стала мадам Изотовой.
Изотов вперил в него взгляд:
– Здорово тебя развезло-то. С одного стакана.
Мурин поставил стакан на пол:
– Красивая внешность недолго радует, если приданого шиш, да? В этом причина? Подвернулась богатая невеста, но вот беда – ты был уже женат, так неудачно.
– Ты просто дурак.
– Ага. На это ты и рассчитывал. В твоем плане мне предстояло сыграть свою роль. Роль олуха. Который подтвердит твои слова. Но вышло иначе.
– Я устал слушать этот пьяный лепет. – Изотов заскреб ногами по полу, чтобы встать.
Мурин толкнул его обратно:
– Сядь!
Тем временем батарея бутылок выросла, превратилась в пирамиду. Кареев, встав на цыпочки, пристроил последнюю бутылку – на самый верх. В стеклянных боках и горлышках отражались мелкие оранжевые блики от огня в камине. Они придавали батарее сходство с рождественской елкой. «Отчего Арман говорил про удовольствие?» Мурину было грустно.
Он наклонился к Изотову, схватил за плечо. Со стороны могло показаться, что болтают два приятеля.
– Ты назначил жене встречу. Потащил меня с собой, пользуясь тем, что я не знаю города. И когда я признался тебе, что не всегда слышу, ты и этим воспользовался. Втер мне, что слышал женский крик. И я тебе поверил! Как поверил и в гранату. Видишь ли, я никогда не попадал под гранатный обстрел. – Он пожал плечами. – Повезло. Но саперы мне растолковали, сколько мгновений между броском и взрывом. Осколки по всему дому тебе были не нужны, а только дымовая завеса. С этим все вышло гладко. Что ты там взорвал? Пороховой пакет? Я прав?
– Эй вы там! – окликнули их. – Не хотите?
Все уже стояли вокруг стеклянной башни. Соколов мерил шаги, остальные дружно считали:
– Семь… восемь… девять…
В руке у Соколова был пистолет.
– Мы сейчас! Идем! – пообещал Мурин.
А те продолжали:
– …десять… одиннадцать…
– Потому что ты олух и есть, – прошипел Изотов. – Кретин. Что ты несешь?
– Знаешь, Изотов, меня задело в этом всем вовсе не твое мнение о моих умственных способностях. Бог с ними. Но как ты мог? Ведь она тебя любила. Любила по-настоящему.
Изотов отшатнулся:
– Что ты об этом знаешь?
– Ты знал, что Москву оставят, и велел ей остаться в городе, иначе бы она этого не сделала. На какую жизнь ты ее обрек? Сносить подозрения остальных. Рисковать каждый час быть ограбленной, изнасилованной, убитой. А может, на это ты и рассчитывал? И обманулся. Она выжила. Ради тебя. Чтобы дождаться тебя. Снова увидеть тебя. Я одного не могу понять: неужели деньги значат больше, чем такая любовь?
Бахнул выстрел, зазвенели осколки, все заухали, загукали, Соколов выматерился:
– Ремиз!
От башни отлетел угол. Сама она даже не покачнулась.
– Отлезь! Сейчас я тебя научу стрелять! – С пистолетом, качаясь, точно на палубе в шторм, вперед вышел Батеньков.
Бакенбарды его торчали во все стороны,
