Агата молчала. В принципе. Ни с кем не говорила. Костя пытался… Загладить вину, которую внезапно почувствовал.
Наверное, считал, что она преувеличивает. Наверное, как большинство людей, которые советуют не вывозящим депрессию «не маяться дурью», он так же считал, что её проблемы — просто дурь, избавиться от которой — нефиг петь. Оказалось… Всё немного иначе.
Агата не знала, что именно Косте рассказал Гаврила, но Гордеева явно проняло.
Правда ей от этого не горячо, не холодно.
Важно, что о беременности он по-прежнему пока не знает. И не узнает. Потому что рожать от такого…
Пользуясь тем, что Гаврила теперь в курсе, а значит прятаться больше смысла нет, Агата начала гуглить. И сроки. И как это делается. И можно ли… Самой.
Понимала, насколько это опасно и неразумно. Насколько самоуничтожительно. Но у нее не было выхода. Иначе её уничтожит он.
Ему снова надоест ходить по пятам с просьбами поговорить, обсудить, до чего-то дойти.
Он снова решит, что она не ценит его «благородные намерения».
Он снова психанет.
Он снова опустит ее головой под воду и будет держать, пока она не нахлебается, заполнив легкие.
Потом отпустит, конечно же…
Придет в спальню. Будет утешать.
Из каждой его поры будет сочиться раскаянье, а она будет ненавидеть себя за то, как же это унизительно — рыдать в объятьях человека, который мучает тебя в свое удовольствие.
Та ночь ничего для Агаты не поменяла.
Она просто утвердилась в своей правоте. Что она ни делай — его устроит только полное подчинение и смирение. Недостижимое. Для Агаты — совершенно точно недостижимое. Слишком по природе своей свободолюбива.
На следующий день после приема Костя припер ей тачку. Это выглядело, как новое издевательство.
Походило на то, как мужья «извиняются», предварительно херанув по морде.
И ты такая должна простить… Он же раскаялся… Он же просто переволновался… Это же всё от его большой любви к тебе…
И многие действительно прощают. А для Агаты вид красной машины, идентичной той, на которой они когда-то катались, стал поводом вернуться в дом, зажимая рот, взлететь на второй этаж, закрыться в ванной и вытошнить еще немножечко. Залежавшийся кусок души.
Красная Ауди с бантом на крыше неделю стояла под навесом. Потом какой-то добрый человек снял с неё бант.
Агата к машине не подходила. И к Косте не подходила. И его тоже не подпускала. А он пытался…
Ему наверняка сложно было «съесть» ее реакцию на «подарок», но он не сорвался сразу же. Честь ему и хвала.
Он каждый день подходил со своим «Агата»…
Ему явно было, что сказать. Даже можно было допустить, что он правда многое осознал, но Агата не хотела слушать. Как он не хотел слушать её просьбы. Только по другой причине. Она не идет на принцип. Она просто понимает, что бессмысленно.
Да и сегодня ей предстоял другой разговор. Куда более важный.
Было понятно, что Гаврила держит паузу и не сообщает Косте «приятную» новость, потому что дает ей немного времени прийти в себя… Ну и сделать это самой, наверное.
Только он не будет следовать этой логике до бесконечности.
Понимая это, Агата нашла в себе силы набрать его прошлым вечером. Он ведь говорил когда-то, что она может звонить ему, если что-то понадобится… Или просто поболтать.
Вот, кажется, и пришло время поболтать.
Агата попросила, чтобы он приехал. По возможности, чтобы сделал это, когда Кости не будет дома.
Выдержав паузу, которую явно брал, чтобы подумать, Гаврила согласился.
К сожалению, в последнее время Гордеев будто прописался дома. Не уезжал ранним утром и приезжал поздним вечером, как обычно, а то и дело присутствовал.
Агата понимала, зачем. Агату это бесило.
Он резко решил стать заботливым, внимательным, бесконечно терпеливым…
Опять включил режим «идеальность». Проблема лишь в том, что всё это — напускное. Верить в это — вести себя, как дура. А по факту… Его вечное нахождение поблизости просто бередило душу.
Конечно, он уезжал по делам. Но приезжал слишком быстро. Много времени проводил в своем кабинете, который в доме тоже имелся.
Но, вероятно, не упускал ни единого шанса, чтобы склонить ее к разговору. К которому она не была и никогда не будет готова.
У нее в приоритете совершенно другой разговор — с верным Гаврилой.
По его словам, через час Костя точно уедет, вернется поздно — у него несколько встреч и эфиры. И вот когда Костин Мерс вырулит с территории, сюда приедет человек, который должен ей помочь. Просто обязан. Потому что… Альтернативы нет. Не существует.
* * *
Гаврила не соврал. Уже из комнаты Агата следила за тем, как Костя выходит из дому, направляется к машине, переговаривается с водителем, садится на заднее…
Агата поражалась собственному хладнокровию, но она не волновалась. Была на пороге решающего боя, если можно так сказать, но совершенно не волновалась.
Не пыталась ни ставки делать, ни убеждать себя в том, что всё будет хорошо. Так, как ей надо. Ни в чем не убеждала. Просто ждала.
Не наяривала Гавриле, не дергала.
Ему виднее, когда лучше приехать. Когда удобно приехать.
Увидев, как на территорию въезжает уже его автомобиль, не ждала, когда поднимется и позовет пройтись. Спустилась сама. Вышла из дому, пошла по дорожке навстречу…
— Чувствую себя дорогим гостем, хозяйка…
Завидев ее — снова обнимающую себя за плечи, бледную, худую, серую, Гаврила не подал виду, что зрелище это — плачевное.
Делал шаг за шагом, улыбаясь, пробегаясь взглядом по «хозяйке».
— Ты как, сестренка? — а когда Агата оказалась совсем близко, зачем-то потянулся к ее щеке, по шраму провел… Ласково так, будто погладил, и сказал так же…
Даже больно стало. Немножечко. Потому что это действительно очень походило на заботу. Будто ему не всё равно. Будто хоть кому-то в этом мире до нее есть дело. До ее боли. До ее страха. До ее чувств.
Не Косте, который что-то там плетет о любви. Не Сене, который давным-давно мог на уши весь мир поставить, чтобы ее найти. Не миллиону и миллиону людей, на чьих глазах творится такое безобразие. А одному конкретному Гавриле.
Правда и это — обманчивое впечатление. Потому что Гаврила — один из миллионов. Только еще хуже. Он все понимает. Он все знает. Он ничего не сделает, чтобы ей помочь. Разве что она сможет его убедить…
— Давай пройдемся? — игнорирую нежность и вопрос, Агата отклонилась, кивая в сторону полюбившейся качели. Услышала, что по дорожке к ним несется Бой, вместе с Гаврилой следила, как лошадка приближается…
